История цветов - страница 30

Когда начинаешь какое-нибудь дело, оно порой кажется не очень-то и важным, а в конце концов оказывается вполне стоящим. Это можно бы сказать и о прививке фруктовых деревьев.

Еще при жизни моего батюшки говорили, будто некий высоченного роста человек по фамилии Чон хорошо прививает фруктовые деревья. Батюшка решил испытать его. На заднем участке у нас было два захудалых грушевых дерева. И вот верзила Чон сказал, что у этих деревьев нужно отпилить корни и тогда они, мол, станут лучшими в мире грушами. Он отпилил корни и, срезав несколько ветвей от хороших грушевых деревьев, прикрепил их на срезах корней, присыпал измельченной землей. Тогда это казалось пустой затеей. А когда появились побеги и распустились листья, оставалось только удивляться. Летом же листья разрослись совсем густо, а осенью созрели плоды. Вот тогда-то и пришлось поверить, что Чон прав, тогда-то и рассеялись сомнения — не обман ли это?

После того как батюшка покинул этот мир, незаметно прошли девять лет. Я гляжу на деревья, ем плоды. На меня находит печаль, горло перехватывает, я плачу и, обняв дерево, не могу от него оторваться. Если люди древности из-за Шао Бо и Сюань-цзы говорили: «Не срубайте же эту рябину!», «Берегите эти красивые деревья!», то тем более нельзя небрежно относиться к вещам отца, которые он передал сыну. Разве не разрывается от печали по отцу душа сына, когда ему остаются эти деревья? Единственный правильный путь — хорошо за ними ухаживать и, право же, есть их плоды, только стоя на коленях! И, думается, разве то, что батюшка оставил мне эти деревья, не есть прямой наказ — ложное отбрасывать, следовать истинному? Я храню этот наказ в душе, очень хотел бы предостеречь и других людей от его забвения.

Когда я должен был отправиться в ссылку на остров Видо́, друзья, жившие в уезде Поанхён, устроили мне большие проводы. И я так напился, что был еще очень пьян, поднимаясь утром на корабль. В полночь, когда корабль прошел уже половину пути, до меня донеслись крики матросов: «Тонем! Тонем!» Я испугался, вскочил на ноги и, наполнив чашу вином, стал молить Небо о спасении. При этом я плакал в голос. Не прошло много времени, как ветер стих, волны улеглись.

Вскоре мы достигли башни Капкундэ́. Тут уж было совсем недалеко до острова Видо. И вот моряки стали говорить, показывая на меня друг другу: «Этот старец пользуется благоволением Неба. Почитать его надо!»

Министр Ким Пусик и ученый Чон Чисан оба были литераторами и прославились. Однако между ними возникли разногласия, отношения были нехорошими. И, как говорят в народе, с ними случилось вот что. Чисан сочинил двустишие:

А Пусику это стихотворение так понравилось, что он потребовал у Чисана согласия считать его своим. Однако Чисан отказал ему в этом. Впоследствии Пусик убил Чисана, и Чисан от незаслуженной обиды стал злым духом.

Однажды в весеннюю пору Пусик сложил стихотворение и прочел его вслух:

Вдруг с воздуха спустился дух Чон Чисана и, ударив Пусика по щеке, закричал:

— Ну кто будет считать тысячу нитей и десять тысяч пятен?! А почему бы не сказать просто:

И Пусик в душе еще больше возненавидел Чисана. Однажды Пусик зашел в уборную какого-то храма. Дух Чон Чисана тут же вошел за ним, крепко ухватил за мошонку и спросил:

— Вина ты вроде бы не пил. Отчего же рожа у тебя такая красная?

— На холме деревья с красными листьями, — неспешно ответил Пусик, — их цвет и отражается на моем лице.

— А чего это у тебя кожаный мешок-то такой рыхлый? — еще крепче сдавил мошонку Пусика дух Чон Чисана.

— А у твоего батьки ядра были чугунные, что ли? — даже и в лице не переменился Пусик.