История любви - страница 14
— Скажи, Дженнифер, что ты думаешь о Корпусе мира? — поинтересовался я.
Она нахмурилась и отказалась мне подыгрывать.
— Так ты еще не сказал им, Оливер? — воскликнула мать, обращаясь к отцу.
— Сейчас не время, дорогая, — сказал Оливер III с фальшивым смирением, которое так и просило: «Спросите меня, спросите!» Ну я и спросил.
— О чем речь, отец?
— Да ничего особенного, сын.
— Не понимаю, как ты можешь так говорить, — сказала мать (я же предупреждал, она всегда, на его стороне) и, повернувшись ко мне, сообщила потрясающую новость:
— Твой отец будет директором Корпуса мира!
О! — сказал я.
Дженни тоже сказала «О!», но другим, более радостным тоном.
Отец притворился смущенным, а мать, кажется, ждала, что я ему поклонюсь или еще что-нибудь в этом роде. Но его же не государственным секретарем назначили, в конце концов?!
— Поздравляю вас, мистер Барретт! — взяла на себя инициативу Дженни.
— Да, поздравляю, сэр, — сказал я.
Матери так хотелось об этом поговорить.
— Я думаю, это будет замечательный опыт в области образования, — произнесла она.
— Да, конечно, — согласилась Дженни.
— Да, — сказал я без особого убеждения. — А ты не передашь мне сахар, мама?
8
— Дженни, его же не государственным секретарем назначили, в конце концов.
— И все-таки, Оливер, у тебя могло бы быть побольше энтузиазма.
— Я же его поздравил.
— Очень великодушно с твоей стороны!
— Черт возьми, а ты чего ждала?
— Господи, меня просто тошнит от всего этого.
— Меня тоже, — ответил я.
Мы долго ехали, не говоря ни слова. Но что-то тут было не то.
— От чего это «от всего» тебя тошнит?
— От того, как ты отвратительно обращаешься со своим отцом.
— А как насчет того, что он со мной отвратительно обращается?
И тут началось! Всей своей мощью Дженни набросилась на меня в защиту родительской любви. Все эти итальянско-средиземноморские взгляды. И что у меня нет к нему ни капли уважения.
— Ты все время ему хамишь и хамишь, все время!
— Он мне тоже, Дженни. Или ты не заметила?
— Я уверена, ты ни перед чем не остановишься, только бы достать старика.
— Достать Оливера Барретта Третьего невозможно…
И после короткой паузы она добавила:
— Разве только женившись на Дженнифер Кавиллери…
У меня хватило выдержки свернуть на стоянку какого-то рыбного ресторана у дороги. Выключив двигатель, я в бешенстве повернулся к Дженни.
— Ты действительно так думаешь?
— Отчасти, наверное, да, — сказала она очень тихо.
— Дженни, ты не веришь, что я люблю тебя?! — крикнул я.
— Верю, — ответила она по-прежнему тихо. — Но каким-то сумасшедшим образом ты любишь и мое низкое общественное положение.
Я ничего не мог придумать, что сказать, кроме «нет». Я повторил это несколько раз с различными интонациями. Ну, то есть я так расстроился, что даже задумался, нет ли доли правды в ее отвратительном предположении?
На нее тоже жалко было смотреть.
— Я не могу судить, Оливер. Но думаю, что отчасти это так. Я ведь тоже люблю не только тебя самого. Но и твое имя. Твой порядковый номер.
Она отвернулась, и я подумал: уж не собирается ли она заплакать? Но она не заплакала, а завершила свою мысль:
— Ведь все это тоже часть тебя.
Я посидел, глядя на неоновую надпись «Устрицы и мидии». Больше всего я любил в Дженни ее умение заглянуть внутрь меня, понять вещи, которые самому мне не было нужды облекать в слова. Вот как сейчас. Но хватит ли у меня духу посмотреть правде в глаза и признать, что я не совершенен? Ведь она-то увидела и мое несовершенство, и свое. Господи, каким недостойным я себя чувствовал!
Я не знал, что сказать.
— Хочешь устриц или мидий, Дженни?
— А хочешь в зубы, подготовишка?
— Хочу, — сказал я.
Она сжала кулак и размахнулась, а потом легонько прижала его к моей щеке. Я поцеловал его и потянулся к ней, но она уперлась рукой мне в грудь и рявкнула, как сущий бандит:
— Веди машину, подготовишка! Живо за руль! Жми!
Так я и сделал.
Главный пункт беспокойства моего отца касался того, что он считал излишней торопливостью. Спешкой. Нетерпением. Я забыл его точные слова, но помню смысл проповеди, которую он мне прочел за обедом в Гарвард-Клубе — речь главным образом шла о том, что я спешу. Я вежливо напомнил ему, что я уже взрослый человек и что ему не следует исправлять мое поведение или даже комментировать его. Однако он заявил, что даже мировым лидерам нужна время от времени конструктивная критика. Я счел это не слишком тонким намеком на его участие в первом правительстве Рузвельта… Но я не собирался давать ему повод для воспоминаний о Ф. Д. Рузвельте и о его роли в реформировании Банка США. Поэтому я промолчал.