История моей возлюбленной или Винтовая лестница - страница 20

Мне дьявольски повезло. Массивная дверь отворилась, и в проходную со стороны Новослободской улицы ввалилось массивное тело детского поэта Герда Сапирова. Стоило один раз познакомиться с ним, чтобы никогда не позабыть. Если бы мне сказали, что он по прямой линии происходит от Бальзака, я бы ни на минуту не усомнился, тем более что Бальзак бывал на Украине, а родители Сапирова эмигрировали в двадцатые годы с Украины в Москву. Через несколько десятков лет, бродя по бульварам Парижа, я наткнулся на каменный бюст Бальзака, который вначале я принял за памятник Герду Сапирову. Крупная лохматая голова сидела на мощной шее гиревика, а шея опиралась на пирамиду грудной клетки и колизей спины. Залихватские усы висели двумя кистями вокруг мясистых, выпяченных, как у африканца, губ. Конечно, я немедленно узнал Герда, с которым познакомился прошлой осенью, когда он приезжал в Питер. Странно, что и Герд узнал меня, хотя мы так много тогда выпили. Я по недоверчивости подумал, что его реакция — всего лишь проявление цеховой солидарности литературного авангарда. Мы обнялись. Герд немедленно принялся обсуждать со мной систему качающихся рифм: рифмующиеся слова перекликаются, хотя конечные ударения приходятся на разные слоги. Я рассказал, зачем приехал в Москву. Он уверил, что ничего проще нет, чем найти Юрия Димова. «Даня, вы подождете, пока я поднимусь в бухгалтерию за гонораром?» «Конечно, Герд!»

Через пятнадцать минут мы мчались в такси по Ленинградскому проспекту в сторону метро «Сокол», где, оставив таксисту десятку в залог, забежали в гастроном и запаслись закусками/выпивками. Поселок художников, названный в память о Левитане, находился в пяти минутах езды от «Сокола». Это была дачная местность, сохранившаяся, если не в центре Москвы, как полукупеческий-полупомещичий Арбат, то на окраине, в непосредственной близости к вполне городским строениям. Теперь только я начинаю догадываться, что Арбат, поселок Левитана и Серебряный Бор с его довоенными (включая гражданскую войну) дачками, с плюшевыми от зеленого лишайника заборами и паромом через Москва-реку в Троице-Лыково — принадлежали воображению и замыслу неизвестного градостроителя. Герд Сапиров уверенно вел меня между избами, огороженными ветхими заборами, провисшими изгородями или сетками на железных опорах. Поселок Левитана образовывали избы, избушки, избенки, то есть крестьянские русские дома, сложенные из бревен. Были ветхие избушки, бревна которых готовы были раскатиться прямо на глазах. Попадались и просторные избы, которые с достоинством поглядывали на пришельцев крупными окнами, перебирая стыки стен дебелыми пальцами толстых бревен.

«Вот и Юрина изба, — показал Герд Сапиров на замшелую хатку с высокой пристройкой, напоминающей голубятню. — Бывшую голубятню Юра Димов застеклил и устроил в ней мастерскую. У него тут особая система сигнализации. Для друзей один длинный и два коротких. Для иностранцев — два длинных и один короткий. А милиция может звонить до посинения. Половина художников поселка Левитана в Москве не прописана, вот милиция их и вылавливает нарушителей. Художники от милиции откупаются. Правда, Юра, кажется, прописан у тетки на улице Горького, а избушку с голубятней снимает у какого-то типа, который живет безвыездно у жены на станции Снегири, где разводит для продажи гвоздики в домашней оранжерее». «Вот кому приходится отмазываться!» — воскликнул я. «Теневая экономика!» — заметил Герд, как будто бы подхватил разговор, происходивший полгода назад за именинным столом у Ирочки Князевой. Но ведь Герда не было у Ирочки среди гостей, и разговора, возбужденного экономистом Роговым, он не мог слышать. Да, воистину, если перефразировать Карла Маркса с его крылатой фразой: «Призрак коммунизма бродит по Европе», то вполне подходит: «Призрак капитализма бродил по Совдепии». Я с таким изумлением вперился в Герда, что он усмехнулся: «Удивляетесь, что вот мол, детский поэт в политику полез?» «Поражаюсь совпадению образа мышления официального экономиста и неофициального поэта». «Вы не поражайтесь, Даня. По официальному статусу я — детский поэт. Так ведь этот статус мне гэбня и партийные идеологи навязали. Забудь, мол, про свои главные стихи, про свою философскую прозу, про свои авангардные пьесы, про коллажи, составленные из твоих формалистических стихов и рисунков друзей-художников. Забудь и получай свой кусок имперского пирога как детский поэт!»