История о разрушении Трои - страница 15

, «богиней верховой езды» и «богиней рыцарства»; любимую кобылицу Гектора Галатею ему подарила не кто иная, как фея Моргана[97], и она же, а не Аврора, была матерью Мемнона[98]. Но прежде всего герои Бенуа, в отличие от гомеровских, страдают от возвышенной любви к дамам.

Найдя у Дарета в каталоге портретов наделенную решительно всеми телесными и душевными достоинствами Брисеиду и не обнаружив нигде в дальнейшем ни одного упоминания о ней, Бенуа придумал для нее подходящую историю; его бурная фантазия превратила даретовскую несуразность в плодотворный материал дальнейшей истории европейской литературы.

Брисеида в «Романе о Трое» оказывается дочерью Калханта, которого Бенуа в согласии с изобретенной Даретом версией считает перебежчиком от троянцев к грекам; пока Калхант оставался в Трое, нежная любовь связывала ее с Троилом; когда же отец вместе с дочерью бежали в стан врага, неверная Брисеида полюбила Диомеда, и несчастная любовь к ней толкала Троила на воинские подвиги, пока его главного противника, Ахилла, удерживала от них несчастная любовь к Поликсене; в конце концов они все-таки встретились на поле брани и несчастный Троил пал с именем изменницы на устах, не оставив равнодушным благородного и не менее несчастного противника.

Трогательную историю любви Троила вновь изложил Боккаччо в своем «Филострате», написанном около 1338 года; однако там героиню зовут уже «Гризеидой» (возможно, так звали ее в той копии или переработке Бенуа, которую знал Боккаччо). Боккаччо первый ввел в историю сомнительную фигуру Пандара, соединив тезок — гомеровского стрелка из лука и плавтовского сводника. Во Франции — где Бенуа был уже забыт — Боккаччо переложил Пьер Бово (Beauvau), и книги их обоих знал Чосер, сочиняя свою поэму о Троиле и Крессиде (ок. 1360 года). Благодаря славе Чосера история Троила и Крессиды неоднократно излагалась в английской литературе XV в., и эти сочинения постоянно исследуются комментаторами Шекспира, так как в последний год этого века была поставлена его трагедия «Троил и Крессида». Шекспир, вероятно, знал и Гомера (в переводе Чепмена), и многое заимствовал оттуда, однако в целом сохранил фабулу Бенуа — Боккаччо — Чосера, возникшую из ошибки «Дарета Фригийского».

Приговор истинности Дарета и, вместе с ней, его литературным достоинствам вынесло возрождение латинской образованности в XVI веке. Авторитетный Фоссий в книге «О греческих историках» писал: «есть жизнеописание Аттика, книга настоящего Корнелия Непота, и еще та, что он написал об иноземных полководцах. Что чище и изящнее этих книг? Что же сказать о пресловутом переводе Дарета? Разве то, что, как говорится, щенки пахнут щенками, и поросята — поросятами»[99]. Однако в том же шестнадцатом веке Сидней в своей «Апологии поэзии» противопоставлял «настоящего Энея Дарета» и «выдуманного Энея Вергилия».

Иосия Меркерий (Мерсье), издавший Дарета в Париже в 1618 году[100], судил его еще строже: «мы не находим в нем ни образования, ни вкуса, ни малейшегоизящества выражений, так что чересчур бесстыж был тот, кто оболгал имя Корнелия Непота, назвав его автором этого неумелого перевода. В изложении всей истории он совершенно отходит от завещанного древностью, добавляя от себя кое-что правдоподобное, но по большей части нелепое и неуместное; таковы хотя бы выдуманные им перемирия на многие месяцы или годы, нужные, чтобы набралось десять лет. Во всей книге не добавлено ничего оригинального, кроме упоминания сыновей Тесея, которые вместе с Анием, как он пишет, заботились о продовольствии, а также нелепых χαρακτηρες, описаний внешности и нрава троянских и греческих вождей и женщин»[101].

Смидс, издавший Дарета в Амстердаме в 1702 году, подводит черту: «…автор едва умеет писать по-латински; письмо, адресованное Саллюстию Криспу — ничтожный вздор, свидетельствующий скорее о последней дряхлости латинской речи, чем о ее цветущей зрелости исиле»[102]. Тогда же Якоб Перизоний посвятил диссертацию доказательствам подложности Дарета и Диктиса. Однако суровые мнения знатоков не могли пресечь переписывания и переиздания многочисленных «низовых» версий «Троянских сказаний», восходящих к Дарету; в России они переиздавались еще при Екатерине II, когда Костров уже переводил настоящего Гомера; эти последние потомки рыцарских романов были вытеснены со сцены лишь приходом новых форм популярной литературы.