История одного эвфемизма - страница 2

Сомнения вызывает, к примеру, следующий момент: в отличии от литтеронима хѣръ слово херѹвимъ в древнейших старославянских памятниках обычно пишется через ‑е‑ (что соответствует орфографии греческого источника), иногда через ‑і‑ (хірѹвимъ), но не через ‑ѣ‑ [СС 761]. Наличие дублетных форм херѹвимъ/хѣрѹвимъ в древнерусских памятниках [Срезневский III, 1367] может объясняться смешением е и ѣ в безударном слоге (ввиду известной специфики произношения ѣ на восточнославянской территории), а также — вторичным сопоставлением с лексемой хѣръ, которую по-прежнему характеризует написание через ‑ѣ‑ [Срезневский III, 1432].

Менее оправданным представляется замечание В. М. Загребина, которого смущает тот факт, что «из всего кириллического алфавита сокращен только этот литтероним», причем сама форма хѣръ «противоречит традиции старославянских сокращений», в которых, как правило, сохранялись начало и конец сокращаемого слова, опускалась же (или выносилась под титлом) его средняя часть, соответственно, «сокращение от слова херѹвимъ скорее должно было выглядеть как хрвмъ/хрвимъ» [Загребин 2001, 106]. Следует, однако, напомнить, что ряд исследователей предполагают сокращения греческих слов по тому же нетрадиционному принципу в еще трех старославянских литтеронимах: глаголическом ће из ћеона, икъ из икономъ, ѥръ из аеръ [Vaillant 1955; Иванова 1969, 50—52].

Малоубедительной следует признать и этимологическую версию самого В. М. Загребина, рассматривающего слово хѣръ как архаичную форму краткого прилагательного сѣръ ‘серый’, не подвергшуюся влиянию второй палатализации. Причину этого явления В. М. Загребин усматривает в ареале происхождения искомой формы, из чего делается совершенно парадоксальный вывод: по мнению автора, старославянский литтероним берет свое начало на севере древней Руси, а именно — в Новгородской земле, поскольку «здесь и нигде больше во всем славянском мире не было процесса второй палатализации» [Загребин 2001, 107] (об отсутствии следов 2‑й палатализации см. [Глускина 1968, 20—43; Зализняк 1988, 164—177; 1995, 37—38]; сомнения по поводу архаичности [к] в слове кеп ‘цеп’ в [Чекмонас 1997, 82—96]).

По-видимому, наиболее правдоподобным следует признать этимологическое решение, в свое время предложенное Я. Гротом, рассматривавшим старославянский литтероним как заимствование из греч. χείρ, мн. χεῖρες : χέρες ‘рука, руки, в том числе — сложенные крестом на груди’ (допускавшего, однако, также связь с греч. χαῖρε ‘радуйся, здравствуй’) [Черных 2, 338]. В этом случае дифтонг греческого первоисточника позволяет объяснить наличие ѣ, а не е в славянской лексеме. В качестве косвенного подтверждения этой этимологии обычно приводится тот факт, что старое название соседней буквы кириллического алфавита ферт < ст.-слав. фрътъ также считается греческим по происхождению: от ст.-греч. φύρτης ‘нарушитель спокойствия, беспокойный’ [там же]. Нельзя, однако, не отметить, что подобное сопоставление требует дополнительной аргументации: вполне логично предположить греческое происхождение наименования по отношению к звуку [ф], который и сам по себе является заимствованием в системе славянского консонантизма, иное дело — название исконно славянского согласного [х].

Думается, данное противоречие можно разрешить, если принять во внимание мнение ряда ученых, предполагавших использование в первоначальном славянском алфавите не одного, а двух обозначений упомянутого звука, сосуществование которых основывалось на том же принципе, что и наличие двух глаголических знаков для звука [г]: первый — буква глаголи — обозначал велярный звук [г], общий славянской и греческой фонетическим системам, а второй — буква ће (впоследствии гервь) — палатальный [ѓ], выступающий только в заимствованиях. Таким образом, один из знаков для звука [х] также мог передавать велярный вариант, характерный для славянского консонантизма, и должен был, по-видимому, получить, как и в других подобных случаях, славянское название (предположительно — ст.-слав. хлъмъ). Второй знак служил для передачи мягкого [