История одного ужина - страница 4

Наверно, так выглядят влиятельные преступники, вертящие многомиллионными капиталами. Именно они должны уметь говорить тихо и спокойно, но вместе с тем так, что все присутствующие замирают. И у них, конечно, должен быть такой взгляд, от которого люди обмирают.

Пока я с все нарастающим интересом рассматривала исподтишка нашего нового странного клиента, тот, не замечая моего не совсем вежливого внимания, продолжал:

— Нет, речь о таких мелочах не идет. Вы имели опыт работы с сервами?

Как хорошо, что именно в Христофора Ласкариса, а не в меня уперся этот взгляд. Я бы наверняка от неожиданности сделала бы какую-то глупость. Очень уж хорошо откладывались в моей памяти все особенности наших взаимоотношений с сервами. Нет, возня с этими человекоподобными железными куклами, грацией напоминающими закованных в броню рыцарей, а поведением — безмолвного раба, входила в нашу обыденную жизнь. То и дело случались обычные осмотры — то серв, исполняющий работу домашней прислуги, станет волочить ногу, то серв-привратник примется исполнять на улице непонятные танцы, то механическая посудомойка примется колотить посуду и метаться по кухне. Церебрус, зачарованный аналог человеческого мозга, время от времени выходил из-под контроля и тогда механические слуги, сами по себе не разумнее чайника или гладильной доски, могли выкинуть неприятный фокус. И хорошо, когда дело ограничивалось пролитым супом, сожженными вещами или просто синяком на спине зазевавшегося хозяина. Несмотря на то, что все чародеи империи твердили одно и то же — серв ни в каком состоянии и ни в какой ситуации не причинит вред человеку — иногда такие случаи бывали. И огромные металлические куклы, рожденные под грохот станков и в гудении чародейских невидимых ветров, нелепые и жуткие подобия человека, наделенные обычно огромной силой, но лишенные и толики человеческих эмоций, творили страшные вещи, которые моя память старательно хранила, видимо до самой смерти.

— Мы работаем с сервами, — сказал Христофор. — И это значительная часть нашей работы. Знаете, еще каких-нибудь десять лет назад серв был диковинкой тут, сейчас это кажется диким… Помню, брадобрей Корнелий, что работал под вывеской на соседнем перекрестке, поставил серва, который разводил ему пену и точил бритвы — так у его витрины людей было больше, чем басурман при осаде Константинополя… А сейчас не сделаешь и шага чтоб не увидеть серва. Помяните мое слово, скоро им доверят управлять нашими трактусами и спиритоциклами! И добро еще, если не выберут какого-нибудь железного болванчика в стратиги, уверяю, я бы и этому не удивился!..

Христофор разглагольствовал с видом забывшегося старика, с легкостью не замечая взгляда гостя. И я слишком хорошо его знала чтобы думать, что это просто легкомыслие. За внешностью простодушного пьянчуги и неумелого хитреца господин Христофор Ласкарис скрывал ясный и острый, как сарацинский меч, ум. Люди, которые позволяли ему обмануть себя своим внешним видом и поведением, зачастую потом в этом раскаивались, причем самым искренним образом. Господин Макелла, однако, не выказал и тени раздражения, напротив, улыбнулся. И пусть улыбка эта была достаточно холодной, он был мне определенно симпатичен. По крайней мере он не относился к числу тех барышников, пропахших жаренной рыбой, кислым пивом, морской солью и копотью улиц, которые сквернословили, требуя починить какую-нибудь зачарованную пишущую машинку или устраивали скандалы, вымогая скидки за ремонт. Были у нашего Общества и другие посетители — те приходили поздно вечером или даже за полночь, говорили тихо, сидели неуверенно, а деньги, протянутые ими, зачастую напоминали липкие комки грязи. И пусть на них не встречалось крови, все равно они распространяли запах, который не хотелось ощущать.

— Вы читали две недели назад в газетах про убийство? — вдруг спросил господин Макелла.

«Вот!» — сказал кто-то внушительно и тяжело в моей голове и замолк, потому что мне вдруг стало неуютно и как-то зябко, а что говорить дальше — он не знал.

Христофор наморщил лоб, точно припоминая: