История Реймсской церкви - страница 15

, а также их письмами к блаженному Ремигию, прибыли к этому святому епископу со связанной дочерью, умоляя показать в очищении ребёнка его силу, о которой они уже узнали из признания разбойника. Блаженнейший Ремигий долго упирался, уверяя, что недостоин, и отказывался с обычным смирением, но, наконец, сдался на просьбы народа, умолявшего его совершить за неё молитву и посочувствовать слезам родителей. Итак, вооружившись заслугами святости, он властью Слова повелел беззаконному разбойнику уйти через то место, через которое вошёл, и освободить рабу Христову. И тот таким образом с ужасной рвотой и отвратительным зловонием вышел через рот, через которой вошёл. Но чуть погодя, как только епископ ушёл, она, изнурённая чрезмерным усилием, покачнулась и, лишившись жизненного тепла, испустила дух. И вот, толпа молящих вновь примчалась к целителю, возобновив просьбы. Но блаженный Ремигий, обвиняя себя, говорил, что скорее совершил преступление, чем дал спасительное средство; что он – виновен в убийстве, а не податель лекарства. Итак, вняв мольбам народа, он возвратился в базилику святого Иоанна, где лежало бездыханное тело, и со слезами распростёрся там на полу в молитве к святым, призвав то же самое делать и прочих. Пролив потоки слёз, он поднялся и воскресил умершую, которую ранее избавил от одержимости. И та, схватив руку епископа, тут же поднялась в полном здравии и благополучно вернулась домой.

О том, каким блеском учёности, святости и мудрости сиял этот блаженнейший отец, свидетельствуют его труды, так как несомненно истинной, как известно, является та мудрость, которую подтверждает предъявление трудов, равно как дерево удостоверяют плоды. То же свидетельствует и франкский народ, обращённый им в веру Христову и освящённый святостью крещения. Свидетельствуют и разные весьма мудрые дела, как сделанные им, так и возвещённые. Свидетельствуют и разные особы его времени; из них хотелось бы вставить здесь письмо Сидония, епископа Овернского, образованнейшего и весьма знаменитого как родом, так и верой и красноречием мужа, направленное им этому блаженнейшему епископу.

«Сидоний господину папе Ремигию [шлёт] привет. Некто, отправившийся из Оверни в Белгику (лицо мне знакомо, причина [поездки] – нет; он о ней не сообщает), после того как прибыл в Реймс, то ли деньгами, то ли некой любезностью снискал расположение твоего писца и библиотекаря и волей неволей выманил у него богатейшее собрание твоих речей. Вернувшись к нам и весьма похваляясь тем, что приобрёл столько книг, этот горожанин, хотя я готов был купить всё, что он привёз, предложил их в качестве дара, что было вовсе не противозаконно. Предметом заботы моей и тех, кто расположен к наукам, поскольку мы по праву желали их прочесть, тут же стало заполучить большую их часть и все их переписать; при всеобщем согласии было объявлено, что лишь немногие ныне могут надиктовать подобное. Ибо мало таких, а то и вообще нет никого из тех, кто хочет произнести речь, кому было бы присуще такое же умение правильно выстраивать причины, ставить слова, подбирать выражения. При этом такая наглядность примеров, верность утверждений, точность эпитетов, изящество образов, сила аргументов, глубина идей, плавность речи и неотразимая сила выводов. Прочное и надёжное построение [фраз], связанное бесспорными цезурами остроумных выражений, но от этого не менее гибкое, лёгкое и во всех отношениях закруглённое; [речь] плавно течёт, не вынуждая чтеца ломать язык, и, струясь по покоям дворца, не запинается из-за шероховатости фраз. Она, наконец, вся чистая и плавная – так, словно палец скользит гладким ногтем по твёрдой поверхности кристалла или оникса, если, конечно, не натыкается на мелкие препятствия и ему не мешает никакая трещина. Что же далее? Не существует ныне речи живого человека, которую твоя опытность не смогла бы без труда превзойти и преодолеть. Поэтому, господин папа, я могу предположить, что ты из-за выдающегося и невыразимого красноречия – да будет позволено так выразиться! – возгордился. Но, хотя ты блистаешь как чистотой совести, так и прекраснейшим слогом, мы, которые хвалим то, что хорошо написано, даже если не пишем достойного похвалы сами, не должны всё же тебя сторониться. Поэтому перестань впредь избегать наших суждений, которые не грозят ни язвительными выпадами, ни порицанием. В противном случае, если ты не будешь оплодотворять наше бесплодие красноречивыми беседами, мы будем охотиться за рынками похитителей, и ловкие руки грабителей, которых мы наймём, закрыв глаза [на их проделки], и дальше будут расхищать твои хранилища, и, если тебя ныне не тронут ни просьбы, ни долг, то ты начнёшь тогда напрасно возмущаться тем, что тебя ограбили воры. Соизволь вспомнить о нас, господин папа»