История Роланда - страница 9

Единственным исключением из всех живых существ, подлежащих милосердию, была моль. Папа ненавидел молей за то, что одна из них проела дырку в его любимом шерстяном шарфе, собственноручно связанным мамой. Завидев моль, папа издавал отважный воинственный клич, призывая всех нас на войну. Воевать полагалось тапками. Мы быстренько выгребали из шкафа тапки — их имелся целый стратегический запас — и бежали на призыв. Попасть тапкой в моль было сложно, но это только прибавляло нам храбрости и удали. С устрашающими криками мы швыряли в моль наши снаряды, поднимая пыль и грохот, обрушивая книги, картины и кастрюли, пока не прибегала мама. Она ловила моль и выпускала на улицу.

После подобных стычек папа удовлетворённо разглаживал усы и шёл на кухню к таракану, которого прозвал Отто, на немецкий манер. «Мир тебе, друг мой Отто! — торжественно провозглашал папа. — Мир и благоденствие! Прими гостеприимство дома сего, ибо оно исходит от сердца! Будь счастлив! Живи! Твори! Люби!» И крошил таракану булку. Мы однажды решили проследить, где живёт Отто, и делится ли он булкой со своей матушкой, но он ходил по кухне бесцельными кругами и, похоже, не имел ни пристанища, ни родных. Наверное, это одинокий таракан-странник, решили мы. И в самом деле, не прошло и месяца, как он исчез и больше не появлялся. Папа ждал полтора дня, а потом велел нам обыскать весь дом и сад — вдруг Отто стало плохо, и он лежит где-то, страдая и взывая о помощи? Но поиски ничего не дали, и папа был обескуражен и даже уязвлён. Некоторое время он надеялся на возвращение Отто, и его иногда можно было застать на кухне согнувшимся и заглядывающим под шкафчики, но мы старались отвлечь его и просили рассказать сказку.

После зелёного дантиста я неделю или две прятался у приятеля, в одной из каморок цокольного этажа санстанции, где тот работал методистом. Он поставил мне раскладушку с серым брезентом на пружинах и положил комковатый тюфяк. Крыс нет? Крыс нет. Курить нельзя? Курить нельзя. Он оставил мне Евангелие, пакет гречки, алюминиевый чайник и кипятильник. Вот тебе ключ, запирайся изнутри и сиди. Туалет в конце коридора, но только ночью, чтобы никто не видел. Я поблагодарил его, и он ушёл. Было очень тихо, у стен стояли старые картонные коробки. Я открыл одну — пухлые связки бумаг, таблицы, цифры. У потолка — окно с решёткой, серое небо. Я заснул.

Днём я спал, а вечерами ко мне стали возвращаться детские страхи. Электричество на ночь отключали, и я с тоской глядел на темнеющее окошко. В первую же ночь я подвинул раскладушку к стене и положил в голову под тюфяк Евангелие. Лежал, скорчившись, и прислушивался к тишине. Предчувствие шороха, отчётливый пульс в затекающей руке. Шорохи приходят нескоро, только в полной темноте. Первый — самый тихий. Невольно сглатываешь, и глоток выходит пугающе громко. Смутные силуэты коробок, две звезды в окне. Шум машины, за который цепляешься слухом — подольше, пожалуйста, подольше! Сворачивает — отблеск фар на потолке — пропадает. Долетает шум поезда, сглаженный, слишком далёкий, чтобы помочь.

Хочется в туалет. Сажусь. Как идти в такой темноте? Нагнувшись, как радикулитный дед, расставив руки, я нащупываю дверь, нащупываю в кармане ключ. Где скважина? Если я уроню ключ, придётся шарить по полу. Робко чиркаю спичкой — ослепительно! — щёлк-щёлк замок, распахиваю дверь. Длинный коридор уходит вправо и влево, трубы под низким потолком отбрасывают жирные тени. Чёрные повороты в глубинах коридора колеблются, смещаются. Спичка обжигает пальцы. Я захлопываю дверь, щёлк-щёлк. Схожу утром! Когда уже светло, но ещё никого нет. Ложусь, поджав ноги, закрываю глаза. Шорохи выжидают, а потом приходят снова.

Кто-то крадётся по коридору, неслышно, на цыпочках. Останавливается у двери. Пульс бьётся у меня в горле. Кто-то медленно-медленно приседает, подлезает в щель. Бред, бред! Никого там нет! Злость пополам с ужасом. Я героически поворачиваюсь на спину, и пружины выдают меня скрипом. Что-то лёгкое падает мне на лицо, и я с хриплым криком луплю рукой, вскакиваю! По ладони размазалась мерзость — то ли таракан, то ли паук. Я судорожно оттираю ладонь о тюфяк, чувствуя в штанах тепло и влагу. Обмочился! Рыча от отчаяния, стаскиваю штаны, трусы, стою с голыми ногами в тёмном подвале санстанции, жалкий и абсурдный. Как мне стирать штаны? Как сушить?