Итальянская комедия Возрождения - страница 44

полагая, будто остались одни на свете, сошлись с собственным отцом, а поскольку намерение их было добрым, то они не согрешили.

Лукреция. В чем вы хотите меня убедить?

Сострата. Дай себя убедить, доченька. Ужели ты не знаешь, что бездетная женщина и дома не имеет? Умри муж — и она остается одна-одинешенька, яко брошенное животное.

Тимотео. Клянусь вам, мадонна, монашеским своим званием, что для вас подчиниться желанию мужа не больший грех, чем съесть кусок мяса в постную среду. Грех, как известно, смываемый одной каплей святой воды.

Лукреция. К чему вы меня склоняете, святой отец?

Тимотео. Склоняю к тому, за что вы по гроб жизни будете мне благодарны. А уж как вы будете радоваться через девять месяцев!

Сострата. Она сделает так, как вы говорите. Сегодня вечером я сама уложу ее в постель. Да чего ты боишься, дурочка? Да в нашем городе мигом сыщутся по крайней мере полсотни женщин, которые с радостью бы оказались на твоем месте, да еще со всем усердием благодарили бы за то небеса.

Лукреция. Будь по-вашему, хотя и не думаю, что доживу до утра!

Тимотео. Не бойся, дочка, не бойся. Я буду молить за тебя Создателя, да еще вознесу молитву ангелу Рафаилу,^>{19} дабы он укреплял тебя в праведном твоем желании. Идите с миром и готовьтесь к таинству, ибо уже смеркается.

Сострата. Мир вам, отче.

Лукреция. Господи, спаси и помилуй. Матерь Пречистая, не допусти погибели моей!

Тимотео. Эй, Лигурио!

Лигурио. Ну, как наши дела?

Тимотео. Все улажено. Они пошли домой, готовые исполнить все, что требуется. Уверен, что никаких затруднений не возникнет, ибо мать будет при Лукреции неотступно и сама намерена уложить ее в постель.

Нича. Правда?

Тимотео. Ба! Да вы, кажется, излечились от глухоты?

Лигурио. Это святой Климентий смилостивился над ним.

Тимотео. В благодарность надо бы пожертвовать на его образ, дабы весть о чудесном исцелении распространилась среди верующих во благо мне и вам.

Нича. Давайте вернемся к делу. Как вы считаете, не будет ли жена противиться моей воле?

Тимотео. Ручаюсь, что нет.

Нича. Значит, я самый счастливый человек на свете!

Тимотео. Еще бы! Вскорости будете баюкать мальчонку, а уж кому этого не дано, пусть пеняет на себя.

Лигурио. Возвращайтесь к вашим молитвам, святой отец, и если еще что понадобится — мы сумеем вас найти. А вы, мессере, идите к жене, дабы укрепить ее в благочестивом решении. Я же поспешу к магистру Каллимако и потороплю его с зельем. Хорошо бы нам встретиться после захода солнца и обмозговать то, что мы замыслили на сегодняшнюю ночь.

Тимотео. Бог в помощь!

Каллимако. Лигурио все нет, а мне бы так хотелось знать, до чего они там договорились! Ведь он должен был сюда прийти еще час назад. Я просто места себе не нахожу. Верно говорят, что счастье и природа уравновешены в нашей жизни. Только счастье тебе улыбнется, а тут уж природа в должной доле и зла подмешает. Насколько возросла моя надежда, настолько же возросла боязнь. Неужто же мне, горемычному, суждено жить вот так, поочередно терзаясь то опасениями, то надеждами? И не подобен ли я кораблю, гонимому противными ветрами: чем ближе гавань, тем больше риску погибнуть. Безмозглость мессера Ничи вселяет в меня надежду, благоразумие и совестливость Лукреции повергает меня в уныние. Нигде и ни в чем не нахожу я себе успокоения. Порой я пытаюсь превозмочь себя, раскаиваюсь в сумасбродстве и думаю: «Что ты делаешь? Не спятил ли ты с ума? Ну, добьешься своего, а что дальше? Ты сознаешься в своем заблуждении, раскаешься в своих напрасных усилиях и позорных помыслах. Неужто тебе неведомо всегдашнее несоответствие между тем, что человек ищет и что находит? С другой же стороны, худшее, что может с тобой стрястись, — это смерть и прямая дорога в ад. Впрочем, сколько других-то померло! И сколько в аду дивных людей! И разве стыдно тебе будет очутиться в их обществе? Смотри своей судьбе в лицо, сторонись зла, но коли не сможешь его избежать — сноси ожидающую тебя расплату как мужчина, не падай духом, не расслабляйся, как женщина». Так я подбадриваю себя, но без особого успеха, ибо меня вновь и вновь обуревает неистовое желание хоть раз возлечь с нею, и я чувствую всем своим телом, что становлюсь сам не свой: ноги трясутся, внутри все переворачивается, сердце рвется из груди, руки опускаются, язык немеет, в глазах мутится, голова идет кругом. Уж скорее бы шел Лигурио, чтобы хоть ему излиться. Да вот и он, легок на помине, спешит сюда. От того, что он сейчас скажет, зависит — жить мне или умереть.