Итальянская комедия Возрождения - страница 9

Лидио. Увы, Полинико, не могу я бежать.

Полинико. От чего ты не можешь бежать?

Фессенио. Да от той болезни, которой да наградит и тебя Господь!

Лидио. Ее могуществу подвластно все, и нет большей радости, как получать то, чего желаешь, любя, ибо без любви нет ни совершенства, ни достоинства, ни благородства.

Фессенио. Лучше не скажешь.

Полинико. Льстивость — худший порок слуги. И ты его слушаешь? Лидио, сын мой, послушай меня.

Фессенио. Еще бы, он стоит того.

Полинико. Любовь подобна огню, который, если бросить в него серу или какую-нибудь другую дрянь, умертвляет человека.

Лидио. Однако брось в огонь ладан, алоэ или амбру — и он распространяет благовоние, способное воскресить мертвого.

Фессенио. Ха-ха! Недурно! Учитель-то сам попался на удочку, которую закинул.

Полинико. Вернись, Лидио, к праведной жизни.

Фессенио. Праведно то, что ведет к выгоде.

Полинико. Праведно то, что благородно и честно. Смотри, Лидио, плохо ты кончишь.

Фессенио. Изрек оракул.

Полинико. Помни: добродетельную душу сладострастие не волнует.

Фессенио. Но и страх ее не смущает.

Полинико. И все же ты поступаешь дурно, зная, что презрение к советам мудрецов — величайшая гордыня.

Фессенио. Хоть ты и окрестил себя мудрецом, а я иначе как дураком не назову тебя, ведь ты же сам знаешь, что нет большей глупости, как добиваться недостижимого.

Полинико. Лучше с убытком правду говорить, чем с барышом врать.

Фессенио. И я говорю правду, да еще почаще тебя. Только при этом я вовсе не такой закоснелый ругатель, как ты. Подумаешь, зазубрил четыре чужие мыслишки — и уже возомнил себя таким мудрецом, что всех прочих почитаешь невеждами и скотами. Нет, милейший, тебе еще далеко до Соломона! Лучше пораскинь мозгами да подумай о том, что одно подходит для старика, другое — для юноши, одно дело — беда, другое — радость. Ты — старик, и нечего свой пример тыкать ему в нос. А Лидио молод и пусть поступает, как надлежит поступать молодости. Лучше сам приноровись к своему воспитаннику и не мешай ему.

Полинико. Вот уж правду говорят: сколько у хозяина слуг, столько и недругов. Этот прохвост доведет тебя до виселицы, и, если с тобой когда-нибудь стрясется беда, ты всю жизнь будешь раскаиваться, ибо не существует более тяжкой пытки, чем сознание совершенных ошибок, а потому отделайся ты от этой женщины, Лидио!

Лидио. Скорее тело может отделаться от своей тени, чем я от своей любви.

Полинико. Возненавидь ее, тогда и отделаться будет просто.

Фессенио. Хорош совет! Ему с теленком не управиться, а этот хочет, чтобы он целого быка взвалил на плечи.

Полинико. Впрочем, она и сама скоро тебя бросит, стоит только другому приволокнуться за ней, ведь женщина — существо непостоянное.

Лидио. О-о! Уж не думаешь ли ты, что они все из одного теста?

Полинико. Конечно! Лица, правда, у них разные, да природа — одна.

Лидио. Тут ты глубоко не прав.

Полинико. О Лидио! Потуши свет, чтобы лиц их не было видно, и никакой разницы между ними ты не обнаружишь. Пойми, что женщине верить нельзя, даже после ее смерти.

Фессенио. А он здорово усвоил то, что я только что ему втолковал.

Полинико. Что ты мне втолковал?

Фессенио. Что? Верить никому нельзя и праведно лишь то, что ведет к прибытку.

Полинико. Ни о какой выгоде я не помышлял, а просто высказал свое убеждение.

Фессенио. Ишь ведь врет и не поперхнется.

Полинико. Что ты хочешь этим сказать?

Фессенио. Хочу сказать, что ты думаешь не то, что говоришь. На самом деле ты гонишься за сегодняшней модой.

Полинико. Какой такой модой?

Фессенио. Самой распространенной. Сознайся, что ты женоненавистник, как почти все мужчины в этом престольном городе, потому ты и говоришь дурно о женщинах да еще делаешь это самым бесстыдным образом.

Лидио. Фессенио прав, ибо то, что ты о них говоришь, трудно назвать похвалой, между тем женщины — высшая отрада и высшее благо, какими мы только обладаем на этом свете. Без них мы ничего собой не представляем, ни на что не способны, грубы и скотоподобны.

Фессенио. Зачем столько слов? Разве не знаем мы, что женщины столь совершенны, что нет ныне мужчины, который им не подражал бы и который душой и телом не желал бы превратиться в женщину?