Итальянская новелла. XXI век. Начало - страница 24

.

Я пошел в кладовку, где мать хранила моющие средства, тряпки и швабры. Хотя одевальщики на кухне говорили вполголоса, я все равно слышал каждое слово:

Опять то же самое?

Никак не хочет лежать спокойно, дергается.

Как та монашка на прошлой неделе.

Эта еще сильнее. А ведь весит-то килограмм сорок, не больше.

Втроем было бы проще.

Ты же знаешь, это запрещено.

Я никому не скажу.

Перестань, я же сказал, нет.

Фырканье, доносившееся из кухни, могло означать только одно: они оба едва сдерживали смех. Но когда я вернулся, они снова были серьезны, сдержанны и сосредоточенны.

Я нашел только это, пробормотал я, протягивая одевальщику несколько тряпок. Он взял их, одобрительно кивнул и вышел.

Трудная у вас работа, сказал я Педро, едва мы остались одни.

Раньше я помогал отцу чинить моторы, это тоже было нелегко.

Тебе не страшно этим заниматься?

Чем? Чинить моторы?

Я говорю о покойниках.

Парень налил себе еще кофе. Я только сейчас заметил, что на его правой руке вместо указательного пальца был лишь короткий красный обрубок.

Конечно, страшновато. Но в конце концов, это дело привычки.

Что у тебя с рукой?

Он поднес изуродованную кисть к груди, и тут же, словно передумав, сунул ее в карман пальто.

Ничего особенного. Несчастный случай.

Потом послышалось несколько ударов, три, четыре. Они доносились из комнаты, и вслед за ними сразу же раздался приглушенный звук торопливых шагов. Педро поставил чашку на стол.

Не беспокойтесь, это нормально. Одевание покойника — дело тонкое.

Может, им надо помочь?

Нет, они сами справятся.

Пойду спрошу, сказал я, повернувшись в сторону комнаты. Парень схватил меня за руку.

Не надо, прошу вас.

Руки у него были сильные, и держал он меня крепко. Я чувствовал, как костлявый обрубок пальца впивается мне в руку.

Поверьте, так будет лучше, это для вашего же блага, — продолжал он, не ослабляя хватки. Мы специалисты, мы знаем, что нужно делать. Вы не поймете.

Хорошо, только отпусти меня.

Его пальцы тут же разжались.

Конечно, извините.

Через несколько минут дверь комнаты открылась, выпустив двоих одевальщиков. Они уже успели надеть плащи, которые теперь казались еще более мятыми и потрепанными, как будто их достали из сломанной сушильной камеры. У одного из одевальщиков покраснели глаза, у другого на шее красовалась царапина.

Готово, сказал первый. Можете пойти посмотреть, пока мы ее не унесли.

Безжизненное тело матери было уложено точно в центре кровати и облачено в черное платье, которое и теперь казалось слишком большим для нее. Из-под платья торчали голые ноги с неровными желтыми ногтями; пальцы рук, сплетенные на животе, напоминали лапки насекомого. На подбородке виднелся красный след, а под скулами — два маленьких синяка. В воздухе стоял тяжелый болезненный запах.

Она молодец, проговорился одевальщик с красными глазами.

Что, простите?

Он хотел сказать, что мы хорошо поработали, сразу же вмешался другой.

Этих следов раньше не было.

Ничего удивительного, такое часто случается. Потом мы их припудрим, не беспокойтесь. А теперь пора ее увозить.

На следующий день загримированный скелет моей матери поместили в цементную дыру и замуровали тонким слоем кирпичей и известки. На похоронах были только я, священник и пара кладбищенских рабочих.

Мне страшно засыпать. Я стараюсь держаться до последнего, убеждая себя, что, если не ложиться очень долго, в конце концов свалишься и уснешь без сновидений. Но это гиблое дело, сон все равно повторяется каждую ночь, материализуется под моими сомкнутыми веками, становясь все яснее и отчетливее. К тому же движения в моем сне теперь стали ужасающе неторопливыми. Рот старика открывается, как в замедленной съемке, я ощущаю, как неспешно приближается ко мне тепло его дыхания, чтобы в последний момент смениться холодным прикосновением зубов.

Я просыпаюсь в холодном поту, постель смята, простыни сброшены на пол. Каждое утро я обнаруживаю все новые синяки, фиолетовые и красные отметины на груди, на локтях, на горле.

Когда я только начинал одевать покойников, мои первые попытки были, как и следовало ожидать, ужасно неловкими и неумелыми. У новичков всегда так — по крайней мере, именно это говорил мне Педро. Не знаю, то ли он хотел поддержать меня, то ли просто подчеркнуть, что теперь я был салагой, а он — опытным наставником, неожиданно поднявшимся на следующую ступень служебной иерархии. Меня определили к нему в ученики; несмотря на юный возраст, у него уже большой опыт, он работает уверенно и в совершенстве знает все секреты мастерства. Надо сказать, что старик ни минуты не сомневался, прежде чем принять меня в похоронное бюро, а Педро не смог сдержать удивления по этому поводу. Обычно ученикам приходится не один месяц трудиться «в тылу» (так они называют канцелярскую работу, оформление бумаг, в общем, бюрократическую сторону деятельности фирмы), прежде чем их допустят к делу. Со мной все было по-другому: сразу же после собеседования мне предложили участвовать в «вылазках» (так они называют обслуживание на дому). Такого еще никогда не было, признался Педро. Начальник очень разборчив, обычно требуется немало времени, чтобы заслужить его доверие.