Итальянская новелла. XXI век. Начало - страница 29

Глубокой ночью на улицах Йезоло кажется, что жизни не существует, что есть только воздух, цвета, прохлада, ветер, твердый черный асфальт. Только то, что может умереть, даже не заметив этого. Свободным наконец-то от вещей этого мира. Свободным даже от их изображений, поблекших при неоновом свете. Свободным от снов.

В одну из таких ночей я решил сесть на велосипед и попробовать выбиться из сил настолько, чтобы получилось заснуть. Мои хлопчатобумажные брюки скользили по влажному сидению. Я был в одной рубашке, без свитера. От холода у меня стучали зубы. Словно участник ночного чемпионата мира, я кружил на велосипеде по Йезоло. Красные вывески были грабителями и одновременно полицейскими, они нападали на меня и спасали, ускользали из поля зрения, некоторое время гнались за мной, а потом исчезали во тьме.

Я и вправду мог умереть, меня могли застрелить на этой пустынной улице. Напасть, ограбить, убить, бросить в контейнер для мусора и сжечь. И никто бы об этом ничего не узнал еще много часов, до самого утра. И в эти часы я был бы таким легким, развеянным по ветру. Я умер бы в тишине.

Несчастный, неизвестный труп. Останки. Я тоже — вещь.

И тогда в своем бегстве я сумел бы достичь звезд и небес забвения. Но кто бы тогда смог признать, что я прав, воздать мне должное. Я и сам бы ничего тогда не попросил, кроме тишины.

Я был готов к этому. Я кружил по улицам на своем черном «Кольнаго», велосипеде, созданном для гонок, но никогда не использовавшемся по назначению, служившем только для поездок за покупками. Легкий и слишком низкий, он принуждал меня сидеть согнувшись, как ведьма на метле. Я готов, вот он я: добыча.

За прачечной с вывеской «Медвежонок» я заметил кучу мусора и что-то фосфоресцирующее зеленым светом: может быть, упаковку от йогурта, освещенную отблеском фонаря. В любом случае — это было что-то маленькое, пустяк. Я сделал еще один круг и вернулся к этому месту. Потом еще раз. Было почти четыре утра. Кроме меня — на улице никого. Меня влекла к себе эта куча мусора. Я чувствовал, что она создана специально для меня, что, может быть, это последнее свидание. Всем своим существом я стремился туда. Зеленый предмет увеличился, становился световым сгустком, освещавшим этот угол ночи. Я подъехал ближе.

Зеленый предмет стал почти жидким, желеобразным, он растекался по асфальту и увеличивался. Как будто неожиданный порыв ветра, что-то врезалось в мой велосипед, я упал и ударился головой. Не знаю, потерял ли я сознание, но, так или иначе, некоторое время я лежал неподвижно, утратив способность мыслить. В ту ночь меня как будто околдовали, и мое состояние было уже почти обморочным, поэтому точно определить, когда отключилось сознание, я не могу. Я спал не больше часа в сутки, длилось это дней десять, и я не мог и не должен был крутить изо всех сил мокрые педали велосипеда в такой час, когда все уже давно спали.

Я заметил, что на моем лице было что-то зеленое, я весь был в этом зеленом веществе и ничего не ощущал, кроме слабости; но все же попытался подняться, и, с трудом преодолевая дрожь, встал на колени. Я чувствовал, что сил у меня нет даже на то, чтобы просто стоять без посторонней помощи. Вернуться домой я уже не рассчитывал, думал, что так и останусь там навсегда, лежать в грязи со своими ранами. И вдруг я ощутил, что чья-то рука поднимает меня. Но рядом никого не было. Я схватился за фонарный столб, и только тогда почувствовал, что рука меня отпустила.

В небе показались небольшие завитки облаков, из которых с карканьем вырывались черные вороны. Я был уверен, что они пытаются мне что-то сказать, разговаривают со мной. Прежде ничего подобного не случалось. Я не думал, что птицы могут заговорить со мной, не замечал их незримого присутствия, не ожидал, что они вот так появятся из ничего, чтобы поддержать меня и помочь мне идти дальше. Я закричал «Кто здесь?», как будто у себя дома, в коридоре. Велосипеда больше не было. На асфальте не было ничего. В это трудно было поверить. Как и во все произошедшее со мной. И, тем не менее, я больше ничему не удивлялся. В этом странном ночном оцепенении было что-то успокаивающее. В чрезмерном изнеможении тела я обрел уверенность и тепло, которых никогда не знал.