Иван Болотников Кн.2 - страница 11
«На-кось, Годун, выкуси! Пришли людишки о стену горох лепить, хе-хе… Так же и у других бояр. Пустая мошна никому не страшна, с носом останешься, Бориска».
Дозорщики управились быстро. Дивясь, развели руками:
— Вт те и князь Шуйский! Чем же он кормиться станет?
— Батюшка наш, князь и боярин Василий Иваныч, николи с запасом не жил. Что бог дал, тем и кормится, — смиренно отвечал дворецкий.
— Да у него ж набольшая вотчина на Руси. Богач из богачей! — ахали дозорщики.
— Батюшка князь николи на хлеб не зарился. Оброк деньгами брал. Хлеб же — товар ненадежный. То сгниет, то подмокнет. Убережешь ли? Да, поди, и сами хлеб с гнильцой зрели.
— Зрели! — серчали дозорщики. — Тому житу сорок лет.
— А другова нетути.
Царевы люди все сусеки излазили, но хлеба так больше и не сыскали.
После отъезда дозорщиков князь Василий спустился с башенки и повелел кликнуть приказчика.
— Порченый хлеб — седни же на торги. Возьмут! Возьмут, коль жрать неча.
Приказчик, не мешкая, поехал на торги. К вечеру же доставили его на подворье чуть живу. Крепко побили и послужильцев.
Князь Василий всполошился:
— Что за напасть? Приказчик в крови, с телеги встать не может.
— Поруха, князь. Стали было торговать, а народ озлобился, с кольями на нас. Вы-де государев указ рушите. Царь-де свои цены на хлеб установил.
— Свои цены? — протянул Шуйский. — И велики ли?
— По полтине за четь, батюшка. Впятеро твоей цены дешевле. Не захотели убытки нести. Тут нас и побили. А хлеб пограбили.
Князь Василий за голову схватился.
— Среди бела дня разбой!..
Вечером собрал челядь.
— Поутру облачайтесь в драные сермяги — и к царевым житницам. Скажитесь сирыми мужиками из деревеньки. Получайте жито и деньги. Царь ныне богат, всех одаряет. Ежедень ходите!
Выпроводив ближних челядинцев, Шуйский направился в крестовую. Молился истово, прося господа найти управу на царя-ирода.
Выходя из моленной, заслышал крики из покоев юного племянника Михаила.
«Да что там, пресвята богородица!»
Побежал по сенцам, рванул сводчатую дверь. Тьфу, прокудник! Рослый широкоплечий отрок бился на саблях с послужильцем Неверкой. Оба в чешуйчатых кольчугах, медных шеломах, при овальных красных щитах.
— Голову прикрой!.. Грудь! Крепко вдарю! — наседал на послужильца Михайла.
Шуйский, остановившись в дверях, залюбовался племянником. Пригож Михайла! Ловок, подвижен, глаза задорно сверкают.
«В деда Федора. Тот всю жизнь в походах и сраженьях. В Вязьме воеводствовал, на Казань ходил».
Отец же Михайлы — Василий Федорович — ратными доблестями не отличался, однако в большом почете был. Много лет правил Псковом, затем возглавил Владимирский Судный приказ. Но при Борисе угодил в опалу. В опале и умер, оставив жене семилетнего сына, единственного наследника.
Мать, Евдокия Никитична, была до книг великая охотница. И Михайлу упремудрила. От книг за уши не оторвешь. Начитавшись о походах знатного полководца Александра Македонского, выезжал с послужильцами за Москву и неделями потешался боевыми игрищами.
Князь Василий часто говаривал:
— Быть тебе воеводой, Михайла. Шуйские завсегда славу державы множили. Взять деда твоего Федора. В четырнадцати походах ратоборствовал. А дядя твой, Иван Петрович? Не он ли Псков от чужеземцев оборонил, не он ли святую Русь спас? Велики Шуйские!
О знатных сородичах своих князь Василий никогда не забывал, напоминал о них и в Думе, и при домашних боярских застольях. Шуйские! Это не какие-нибудь Годуновы. Те ратной славы себе не снискали.
Заметив в дверях дядю, Михайла опустил саблю.
— Я тебе не единожды говаривал, Михайла. В покоях не место сечи, шел бы во двор.
— Прости, дядюшка. На дворе темно, не утерпел. Киот же я завесил, — винился отрок.
— Все едино грех, — ворчал Василий Иванович. Однако серчал больше для виду. Нравен был ему Михайла.
Глава 5
Царёва милость
Поднялись ни свет ни заря. Еще повечеру стрелец Аникей упредил:
— Вставайте с петухами, иначе к житнице не пробиться.
— А куды идти? — напялив драную шапчонку, вопросил Шмоток.
— Мудрено, братцы. У царя на Москве триста житниц… Ступайте в кремлевскую, что у Сибловой башни. Ведаешь, Афоня?