Иван-чай. Год первого спутника - страница 14

— А ты не бойся, не съем! — весело сказал человек. И вдруг, бросив огромные брезентовые рукавицы на снег, стал на них коленом, потянулся озябшими руками к огню.

— Тебя и не разберешь в этом овчинном мешке, баба ты или медведь-шатун, — добавил он молодым, неустоявшимся баском.

Он сидел весь в свете ночного костра, и Катя рассмотрела теперь не только рыжий чуб, вылезший из-под ушанки, но и легкий шрам на верхней губе и белую строчку на ватных штанах и телогрейке.

— А-а-ах, благодать, — довольно жмурился парень, не сводя глаз с Кати. Он тоже успел разобраться, что перед ним не медведь и не баба, а молодая девушка с испуганным лицом.

Он кивнул на меховину совика:

— Эта одежина у вас ну прямо-таки что предохранительная спецодежда! У нас осенью история вышла, смех!..

Парень торопливо заклеил языком завертку, прикурил, сморщив лицо, от уголька и продолжал:

— С нашим поваром, Яшкой Самарой, дело было! Пошел в лес по грибы, лезет в самую непроходимость, в мшаники. Вдруг слышит — трещит что-то. Глядь — бурая спина за валежиной колыхается, сопит… Помертвел Яшка, инвентарное ведро бросил — и тягу! «Медведь!» — кричит. Разобрались, а это колхозный кладовщик.

Катя принужденно улыбнулась.

— Кладовщик-то ворованную говядину притыривал, а Яшке начет за истраченное ведро — семнадцать рублей тридцать две копейки, а по военному времени в пятикратном размере, — сообщил парень.

— Почто же ведро-то бросил? — осмелела Катя.

— Пугливый у нас повар, день и ночь ревизии ждет.

— Вороват? Повар-то ваш?

— У них там порядок «морской»: тысячу — мне, тысячу — тебе, и концы в воду…

— А ты кто? — вдруг спросила Катя.

Парень неторопливо загасил окурок, деловито сплюнул. Покосившись на смелую незнакомку, отрекомендовался:

— Математик. В прошлом отнимал и делил, а теперь приумножаю стратегические богатства Севера. Просился нынче еще фрицев считать — не доверили это дело мне. А жалко!

Он тяжело вздохнул. Сидя у огня, пристально следил за девушкой. Она подбрасывала сушняк, чтобы не унялся свет. Потом откинула на плечи меховой капюшон, поправила светлые густые волосы, и он вдруг увидел, что она очень красива. Даже под складками меховой одежды угадывалась статная гибкость молодого тела.

— А ты, видать, девка что надо, — сказал парень без тени недавней веселости. — Из колхоза? Куда едешь?

— В райком вызвали, — значительно сказала Катя.

Она рассчитывала, что такой ответ возбудит уважение к ней, придержит в случае чего. Но она ошиблась. Парень дерзко усмехнулся.

— Руководящая, значит? Это дело. То-то я гляжу все на тебя и думаю: а не забраться ли к тебе в этот спальный мешок на ночевку? Руководящих у меня еще не было. А? В мешке-то, говорят, больно сподручно любовь крутить. Никуда из него не денешься…

Катя насторожилась. Щеки у нее запылали, глаза сузились.

— Не замай. Крови много будет, нож у меня, — сквозь зубы процедила она. И, собравшись с силами, непринужденно бросила горсть трухлявой мелочи в огонь.

Задымило. Из-под дымных клубов донесся беззаботный смешок. Парень прилег на локоть и, ковыряя в зубах щепкой, сказал:

— Нож… Застращала совсем… Эх ты, бурундук глазастый! Что мне нож, в новинку? Тут другое дело мешает! Не в моих правилах нахалом лезть, вот в чем загвоздка. Можешь ты это оценить как человек? А то — нож…

Он вдруг распахнул телогрейку, сунул руку за пазуху, извлек оттуда плоскую солдатскую флягу.

— Водки выпьешь?

— Что ты! — ахнула Катя.

— Не хочешь — не надо, просить не буду. Сам доставал, ценой жизненной репутации. А может, все же глотнешь с морозцу?

Катя молча отодвинулась подальше.

Парень отвинтил крышку, дунул в нее и аккуратно налил булькающей влаги.

— Вот насчет закуски… того! Может, подкинешь колхозную корку, — не откажусь.

Кате отчего-то стало весело. Она пошарила в холстинке, достала узелок.

— Хлеба нету, а строганина есть. Хочешь?

— Говорил я, ты девка что надо! Ну, за твое здоровье! Эх…

Он опрокинул водку, пожевал крошку мяса и притих. С тоской смотрел вдоль просеки.

— Как звать тебя? — будто очнувшись, спросил парень.

Катя ответила, безбоязненно придвинувшись к самому огню. Парень вздохнул.