Из боевого прошлого (1917 - 1957) - страница 12

Появилось красное знамя. С пением марсельезы двинулись к воротам. Администрация завода мобилизовала все свои силы, чтобы помешать открыть ворота. Мы растекаемся отдельными узкими потоками и выливаемся на улицу. Полиция загоняет нас в переулки. У завода телефонных аппаратов Эриксона вливаемся в мощную волну, которая заливает Большой Сампсониевский проспект.

К нам навстречу идет другая людская волна — рабочие завода «Людвиг Нобель» и работницы Сампсониевской мануфактуры. Под громкие крики «ура» сливаемся в общий бушующий поток. Сейчас мы хозяева улицы. Будем и хозяевами жизни. Полиция стушевывается. Казаки воздерживаются от выступления. Раздается боевая революционная песня:

Через несколько дней мы стали на работу, но ненадолго. 4 июля 1914 г. полиция стреляла в путиловцев.

Возмущение рабочих перелилось через край. Под напором людского потока заводские ворота широко распахнулись, и мы с пением революционных песен вышли на улицу.

Полиция начала свирепствовать; один из полицейских пустил в ход нагайку. Кто-то из рабочих запустил в полицейского большой гайкой, которая угодила ретивому полицейскому в висок. Он упал и волчком завертелся на камнях мостовой, хватая руками воздух.

У полицейского участка полиция по указанию охранников набросилась на рабочих вожаков. С криком мы бросились на выручку к товарищам и отбили их.

Раздалось торжествующее «ура!». Оно слилось с революционной песней.

Полиция второпях схватила меньшевика-оборонца, призывавшего рабочих опомниться и вернуться к станкам.

Хохотом, свистом, веселым криком рабочие встретили эту «победу» полиции: «Тащи! Тащи! Давай! Давай!».

Меньшевик упирался, кричал: «Я протестую! Я буду жаловаться, это безобразие!»

— Давай! Давай! Тащи! — подбадривали рабочие полицейских. Наконец, те поняли, что схватили не того, и разжали руки. Меньшевик нырнул в людскую волну и скрылся.

А рабочие делали свое революционное дело. Оно поднялось на такую высоту, что остается один шаг — к баррикадам и вооруженному восстанию. И когда через несколько дней правительство решило в помощь полиции послать казаков, рабочие под руководством большевиков начали строить баррикады.

В день приезда Пуанкаре к царю группа большевиков, в том числе и я, стояла в пикете у Троицкого моста с тем, чтобы отговаривать рабочих от участия во встрече посланника французской империалистической буржуазии.

Но это была лишняя мера. Рабочие и без того понимали, к кому и зачем приехал Пуанкаре.

Мы видели, как к набережной у Зимнего дворца подошел катер, как из него по трапу вышел в сопровождении своей свиты президент Французской республики и направился к Зимнему дворцу на свидание с царем. Его приветствовали криками «ура» переодетые в гражданскую одежду человек триста охранников.

— Пуанкаре — это война,— сказал стоявший рядом со мной пожилой рабочий, и это понимали все. На следующий день была объявлена всеобщая мобилизация, а 19 июля 1914 г. Германия объявила войну России.

Я вместе с другими мобилизованными рабочими явился в полицейский участок, и оттуда нас строем, под командой офицера, направили в городской район на сборный пункт. Улицы района находились во власти демонстрантов. Со всех сторон неслись звуки революционных песен и громкие возгласы: «Долой войну!» Все это смешивалось с плачем провожающих нас женщин и с проклятиями по адресу тех, кто затеял эту ненавистную трудовому народу войну.

Мы у Троицкого моста. Идет организованная черносотенцами, агентами охранки и молодчиками из «золотой молодежи» манифестация. Она не многолюдна, но очень шумлива. Впереди несут портрет царя. Бросают вверх шапки, фуражки, орут «ура» его императорскому величеству. Посредине моста манифестанты встречают группу рабочих и угрожающе орут:

— Шапки долой! Долой шапки!

Рабочие, не слушая их, молча продолжают свой путь. На них набросились черносотенные громилы. Образовалась свалка.

Подошедший трамвай остановился, пассажиры выскочили из вагона и бросились в общую свалку — кто за манифестантов, кто за рабочих. Я крикнул: