Из дневника улитки - страница 65

— К сожалению, жвачка мне уже в рот не лезет.

Он вставляет эти слова и в конце, и в середине фразы; этого, к сожалению, не опровергнешь.

Вся его вежливость исчерпывается этим словосочетанием. Подобно крутым парням из какого-то классического вестерна, роняющим неизменное «sorry», получив всухую нокаут, Бруно небрежно роняет «к сожалению», когда ему что-нибудь приходится по вкусу, нравится или кажется красивым: «Мне это нравится, к сожалению».

Радость — и ее эхо. (Победители на выборах от смущения тоже пытаются ввернуть «к сожалению».)

В день своего рождения Бруно тоже сказал: «К сожалению, у меня сегодня день рождения». — А когда представлял меня гостю (с цветами для Анны), то брякнул: «А это, к сожалению, мой папа».

Страдание — стоит лишь его переместить — компенсируется; теперь напишу о счастье, к сожалению.

В Штраубинге я был счастлив. (Позолота и роскошное барокко обрамляют там господство клириков.) Народ там шумный, но душа его под национальным камзолом довольно пуглива. Наш кандидат рассчитывал на полупустой зал, поскольку в городке в это время происходил знаменитый окружной праздник; поначалу народ и вправду тянулся еле-еле. (Нужно не просто твердо, но по-детски безоглядно верить: «Все будет в лучшем виде. Не успеем допить пиво, как народ валом повалит».) Когда зал был набит до отказа, Отто Витман, сидевший рядом со мной, начал вибрировать; переполнявшая его радость выразилась в простом похлопывании меня по плечу: даже секретарь его партии, который, во-первых, раньше призывал не иметь со мной дела лично, а во-вторых, не устраивать собрания с моим участием, был, как позже свидетельствовали очевидцы, чрезвычайно рад — к сожалению.

В общем, после собрания мы все отправились на праздник. Я несколько раз проехался на карусели: удовольствие это столь прекрасно своей полной бессмысленностью, что ни разу не упоминается в трудах Маркса, а посему заслуживает наименования «несущественное для общества». (Потом покатались и на русских горках; Драуцбург отказался.)

Хорошо пошла в дело телячья голень. После чего на меня, несмотря на мой бело-голубой галстук для раутов, нахлобучили баварскую шляпу с пером, сунули в руку дирижерскую палочку, взгромоздили на возвышение посреди пивного шатра (громадного, как Кёльнский собор, хотя и значительно уступающего тому в высоте), и на баварском диалекте попросили подирижировать маршем Радецкого. До чего же приятно ощутить боязнь рампы. Капельмейстер был мною доволен, хоть я и изъяснялся по-прусски.

Потом какой-то учитель начальных классов, социал-демократ, спустившийся с лесистых гор (и в своей глуши слывший оригиналом и недоумком), учил меня, как надо держать полулитровую пивную кружку и как подносить ее ко рту. Потом я расписывался фломастером на обнаженных плечах баварок и получил от этого занятия большое удовольствие. Потом кто-то порывался затеять со мной драку, но соратники по партии, сидевшие рядом, быстренько уладили это дело. Потом мы все отправились еще куда-то, поскольку карусель все еще крутилась, даря всем и каждому ощущение счастья и прекрасной бессмысленности. (Чисто по-обывательски, к сожалению. Соответствует и присуще системе.)

— А что было в Вайсенбурге?

— Там имеется новый спортзал с безупречной акустикой.

— Там ты тоже был счастлив и так далее?

— Остался небольшой привкус. Члены Союза молодежи — три ряда стульев — отмежевались от Штрауса и его речи в Бамберге.

— И за кого же они будут теперь голосовать во время выборов?

— Ясно, за клириков, как их учили. Они все хорошие парни, просто боятся за свои карманные деньги.

— А что было в Ретенбахе?

— Там я под вечер произнес речь, написанную в «фольксвагене».

— И о чем ты говорил?

— О том, что может случиться, пока Драуцбург ведет машину, а я лежу на заднем сиденье и размышляю о том, что же христианского есть в Штраусе-Кизингере-Барцеле.

— А в Эрлангене? Там тоже ничего не стряслось?

— Ничегошеньки, хотя Драуцбург каркал: «…бешеные из Союза немецких студентов явятся со своими крикунами-радикалами и устроят нам детский крик на лужайке». Но они не явились. Они еще на каникулах. Все было тихо-спокойно. Ложная тревога.