Из Еврейской Поэзии XX Века - страница 13
Колокольчиком санным гремит вдалеке,
Набегая, звучит в паровозном гудке,
Чтоб незримым мостом через бездны пролечь
Этих мук и надежд, расставаний и встреч.
Сибирь, 1936
Земля
Что им только не вздумается? «Седая…» —
Говорить о Земле?! Исчисляют они
Возраст мира по горным грядам, как цыгане,
По зубам узнающие возраст коня.
Белизна — не седины, не признак зимы
Лед вершин. Молоко на устах у младенца
Так белеет. Еще от небесной груди
Твои губы, Земля, не отнимут, пока
Млечный Путь по ночам перед входами в рощи
Изливает чистейшие струи берез.
Сибирь, 24 нисана 5697 (1937)
«Пустая кружка…»
Пустая кружка, больше губы друга
Не выпьют из тебя сибирских вод.
И в зеркальце качнувшегося круга
Угрюмый взор сапфиром не блеснет.
Твой темный обод холоден и крив,
Как рот его — от корч предсмертной боли,
В крови, что напоила жажду воли,
Тюремную ограду обагрив.
«Охранник юный…»
Охранник юный, черный зев ружья
Не наводи, моей горячей крови
Не проливай в дверях небытия,
Покуда немота на полуслове
Мой голос не сковала. Солнцу дня
Позволь мне гимн закончить вполнапева
И прошептать, чуть голову склоня:
«Шалом! Шалом!» — направо и налево.
Ури-Цви Гринберг
1898–1981
«На всех моих путях…»
На всех моих путях, простертых в мысли,
Печаль разлита золотом вечерним;
А прошлое мне видится вдали
Отрезанным, как остров…
Дальше — море.
Простерлись, перепутавшись, пути
Налево и направо. Я не знаю —
Каким идти. Но ясно лишь: ведет
Любой из них к черте последней, к смерти.
Варшава, 1921
«Нас на этой земле…»
Нас на этой земле
Столь одиноких,
Сотни тысяч.
Мы — для которых есть
Место в мире горестном,
Семь морей,
Простираясь, открыты нашему крику,
И от нашей боли, рвущейся из груди,
Содрогаются звезды.
Каждый из нас господин храма собственной плоти,
Голова любого из нас — башня радости, где
Раскачиваются колокола
Сумасшествия ночами терзаний.
Чистоте молитвенных сводов нашего сердца
Мы предпочли
Мировые кручи необузданных мыслей,
Те вершины,
Где уже не звучать голосам
Поющих девушек, и покоится страсть,
Перегоревшая в пепел.
Струны арфы там не дрожат,
И не сияет Геспер.
Только мертвенная луна
Отразилась в хищных рубинах
Волчьих глаз. И, головы обхватив,
Мы лежим с закушенными губами
У колодцев молчанья, покуда нас
Жутчайший из ужасов не разбудит…
Нам, карабкающимся на кручи,
Диким, воющим в темноту, —
Словно горные псы на скалах,
Ждать ли помощи от небес,
Что беременны сами скорбью,
И от страха черных ночей,
Обволакивающих вершины?!
Варшава-Берлин, 1922-23
Из поэмы «В царстве креста»
Вы, преградившие нам к солнцу дорогу, идущих
Убиваете прежде, чем с ресниц успевает опасть
Сон золотой, и молитва рассвету — затихнуть.
Сотни тысяч бегут в лес отчаянья, и ноябрь
Из овечьих глаз полыхает
Остриями ножей, наточенных для закланья.
И под кронами горя рождаются дети,
Кровь которых отравлена скорбью, —
Чтобы увянуть раньше, чем розы.
Я для вас не желаю сажать плодоносных деревьев,
Но деревья страданья пусть раскинут голые ветви
В царстве креста.
На заре и под вечер на ваших башнях
Хищно раскачиваются колокола,
Чьи звериные пасти
Разрывают мою беззащитную плоть.
Я развешу на голых ветвях мертвецов,
Я оставлю их гнить без присмотра
Напоказ перед всеми светилами неба…
Словно в темный колодец, я падаю в ночь,
И мне снятся кресты, на которых распяты евреи,
Вижу: в окна ваших домов
Те евреи просунули головы и на иврите
Одичало и жалобно стонут: «айегу пилатус?» —
«Где Пилат?»… И не знаете вы,
Что пророчеством черным отравлен ваш сон,
Что терзает вас ужас — не знаете, ибо
Заставляют забыть с наступлением утра
То виденье церковные колокола.
Но пророчу: поднимется облачный столп
Наших горестных вздохов и тяжких стенаний
И войдет в вашу плоть
Не распознанным горем,
И по-прежнему будете вы болтать
Воспаленными ртами: евреи! евреи! —
В ту минуту, когда в омраченных дворцах
Закричат на идиш иконы.
Берлин, 1923
Создание — человек
И спросил я у старцев, увенчанных снегом седин:
«Что есть тайна рожденья и тайна забвения в смерти,
И подобные солнцу, восход и закат человека?»
Мудрецы, только что совершив омовенье
(Их тела чистотой лихорадило), умные лбы
Над священными книгами молча склоняли.
И когда запылали в тускнеющем мире