Из книги «РАПОРТ» - страница 14

А вчера сцена представляла из себя своеобразный алтарь, который весьма выделялся на фоне благородного ландшафта на заднем плане. Подмостки охранял юный вояка в чёрных доспехах. Со знаменем, которое он держал с живописным приличием, он выглядел весьма зрелищно. Ему составлял компанию в несении вахты монах, очень удачно худощавый, что служило говорящим доказательством преодолённого поста. На алтаре, на ковре, перекинутом через него, сидела женщина, у которой на коленях имелся ребёнок.

Я пришёл с Магдой, которая мне как раз даёт уроки английского, каковой я некогда вполне хорошо понимал, а потом чуть–чуть поверг в забвение. В то время как я развивающе действую на Магду, я даю ей и себя немного развивать. У неё почти нет никаких знаний, зато она обладает необозримостью тончайшего инстинкта. Всегда немного рискованно показываться в её сопровождении, потому что она возбуждает ревность. Глядя на кого–то, она словно приглашает заняться ею. Почему она ходит именно со мной? Возможно, потому, что у меня есть связи в лучших кругах. Она ценит во мне, что я спокоен, не непреклонен в вопросах морали и имею представление о религии, о которой она говорит с восхищением. Я знаком с очень тонкими людьми, находящими Магду очаровательной, не обманываясь насчёт её положения. Вероятно, она меня не слишком сильно любит, но так как я не очень об этом забочусь, то всё же по–своему любит.

Я ей подхожу.

Она считает, что в моём обществе она привлекательна. Кажется, она пришла к выводу, что я её анимирую, а для неё это многое значит. Мне она кажется значительной, но я не подаю вида. Признание такие натуры, как она, лишь сбивает с толка. Больше всего ей нравится во мне то, что я ни разу не позволили себе вольности назвать её на ты. Я обращаюсь с ней с настолько же изысканной, насколько и выразительно шутливой вежливостью. Кажется, во мне есть что–то, что даёт ей повод веселиться, сиять в моём присутствии. И это для неё главное. Из–за того, что я бужу в ней такую, сякую мысль, подкармливаю её мышление, она расцветает. Такая красивая! Со мной она может быть красивой беззаботно. С кем–нибудь другим ей, возможно, пришлось бы принять достаточные предосторожности. Это беспокойство тотчас же образовало бы в ней физическое стеснение. Перед тем, как отправиться в свет, она даёт мне себя поцеловать. При этом она сохраняет нежно–грандиозное выражение лица. Она воображает, что именно вот так должна показаться людям. И она не ошибается. Очень многое строится на воображении. Она смеётся, когда я её целую. Не громко, нет, очень тихонько. Она становится приятной для себя же самой.

Когда мы желанны самим себе, то чаще всего намерены быть и миру желанными.

После того, как я освежился тарелкою супа и испросил у своей всецело весёлой хозяйки разрешения прогуляться или побродить, первым делом я отправился к возлюбленной, поцеловал её изо всех сердечных сил, и после этого ощутил себя в состоянии или желании совершить решительный шаг в уже заждавшийся ландшафт. Систематически–бодрая удаляющаяся трусца на некоторое время повергла меня в фантазию, что я — выхоленный, отлично дрессированный конь. Ветру, который чуть не сдул парадную шляпу с моей воскресной головы, я сказал: «Будь паинькой,» и словно послушный моему напоминанию, с этого момента он вёл себя тихо. Незаметность очень пристойно утончённа, подумал я на счёт призванного к порядку, заметив одновременно его триумфальное восшествие в меня самого. Преодолев примерно два километра, я миновал красиво расположённый дом некоего отщепенца, собственной персоной глядевшего в окно. Мне казалось, у меня выросли крылья, так быстро я устремился долой. В зеркально гладком водном сооружении очень скромной протяжённости я заметил отражение равнодушно пред собой взирающей статуи. «Ты ничего не ощущаешь, а я именно потому, ради этакой спорности, имею к тебе много чувства,» — сказал я ей, казавшейся мне поверхностно, но, в тоже самое время, глубоко и внимательно меня изучавшей.

Шаг за шагом я достиг опушки леса, вдоль которой и отправился дальше, и после того, как эта обязанность была выполнена, передо мной воздвиглось следующее задание в виде холма, похожего на деревенскую поэзию, на который следовало взобраться, исполнением чего я и занялся со своевременностью. Со мной поздоровалось дитя, когда я присел на скамью и стал отвечать на письмо, содержание которого меня живо интересовало, при помощи карандаша. Подо мной простиралась более–менее внушительная деревня, где мне были известны два–три заведения, в которых провидение по возможности предоставляло моей персоне съесть, я хочу сказать, быть попотчеванным сарделькой или порцией взбитых сливок. Дерево, под ветвями которого я писал, казалось, листвяно усмехалось моим всерьёз высказанным строкам; солнце выглядело красиво нарисованным лицом, несомненно, желанным. Стремясь сюда, мои ноги словно радовались исполняемой службе, и я извлекал из этого выгоду, желая им удачи в увеселении. Пересекая состоящий из незамутнённой радостности дол, на меня воссиял с горной вершины одинокий, уединённый крестьянский дом, чей добротный вид, скажем так, если и не расширял, то, во всяком случае, укреплял меня в доверии к самому себе. В маленькой, но пышной деревеньке, словно бы населённой исключительно богачами, я подался в заведеньице, в котором рассиживался некто, поведавший мне, что собирается достичь авраамова возраста. Кельнерша красовалась, как лишённая покоя героиня живописи, обречённая носиться туда–сюда, потому что и садик, и салон были плотно наполнены, и это произвело на меня выгодное впечатление, поскольку я и сам добавлял собственное присутствие к обилию посетителей. Снаружи, над лужайкой, футбольный мяч с рассчитанной скоростью и необходимой весомостью пролетел сквозь прозрачный воздух так, что весело было свидетельствовать эту окрылённость, словно ликующую, выспренную.