Из книги «Встречи» - страница 3

«В прошлом году, — продолжила свой рассказ Вера Сергеевна, — я нашла в Махачкале потрясающий документ: расписку некоего поручика Нестева о том, что он принял заключенного Николая Савинкова для приведения в исполнение приговора о расстреле» (Оскар Лещинский скрыл от белых свое имя и выдавал себя за брата известного террориста Бориса Савинкова; под этим именем он и был расстрелян).

Летом 1913 года я познакомилась и подружилась со многими русскими художниками и скульпторами, жившими в Париже. Все они были молоды и искали, увлекаясь то импрессионистами, то кубофутуристами, но делалось все это искренно и задорно. Художники снимали большое ателье на бульваре Монпарнас в доме, известном под названием «Ла Рюш» (Улей). Этот дом специально был построен для художников — там можно было снимать и маленькие комнатенки для жилья, и комнаты-мастерские, напоминающие соты. Кухня была общая — на весь этаж. Была и большая общая мастерская — ателье: просторный двухсветный зал, заставленный мольбертами и станками. Посредине его помещался помост для натурщиков, отгороженный веревками, и ящик с мокрой глиной, а вдоль стен стояли начатые холсты и скульптуры, покрытые тряпками, скрывавшими их от нескромных глаз. Мастерская была вольная, на паях. Доступ в нее имели все желающие писать красками или ваять, независимо от принадлежности к тому или иному направлению. Далеко не каждый художник или скульптор имел средства, чтобы снять мастерскую для работы и пригласить собственного натурщика. Коллективная мастерская позволяла за небольшие деньги работать, иметь модель и выставлять свои произведения в «Салоне независимых». Некоторые художники и скульпторы брали частные уроки у известных мастеров живописи и ваяния, но работать они приходили в «Улей».

Эту мастерскую прозвали «Русской академией», но кроме русских и поляков, в ней работали и другие художники: южноамериканцы, негры; было и несколько французов. Некоторые из тех художников и скульпторов, которых я застала в «Академии», стали потом очень знаменитыми — живописцы Давид Штеренберг и Натан Альтман, скульпторы Александр Архипенко, Осип Цадкин, Эрьзя; другие менее известны — Старков, Иннокентий Жуков… были и такие, кому судьба не позволила стать профессионалами…

Из скульпторов самым интересным был Александр Архипенко, ставший впоследствии одним из столпов модернистской скульптуры. Он был очень высокомерен и не терпел возражений против того, что делал. Я никогда не решалась спросить у него, почему у его статуй, изображающих обнаженные фигуры, такие крохотные головы при монументальных бедрах и тонких талиях. Я спросила об этом у его товарища Свирского, с которым была ближе, чем с Архипенко, и он объяснил мне, что художник должен творить так, как видит: «Архипенко не замечает голов у своих моделей, потому что считает головы незначительной деталью человеческого тела и наименее красивой». С этим объяснением я примирилась, но мне по-прежнему продолжали больше нравиться статуи Родена, Майоля и Бурделя.

Бурделем увлеклась Надя Островская, моя подруга по большевистской группе, и пошла к нему учиться, решив лучше сэкономить на еде, но иметь хорошего учителя. Бурдель брал со своих учеников очень дорого, но зато они имели право ходить в театр Елисейских полей, который он украсил барельефами — монументальными, прекрасными и понятными.

Надежда Ильинична Островская была одним из самых своеобразных и интересных людей, встреченных мною в жизни. Она родилась в Симферополе, где ее отец имел большую врачебную практику. В девятнадцать лет Надя состояла в боевой группе, была связана с флотом, участвовала в Симферопольском восстании. Ее заочно приговорили к смертной казни. Пришлось спасаться бегством из России. С 1910 года Надя входила в парижскую группу большевиков. Она с детства любила скульптуру и в Париже поступила сначала в какую-то студию, а потом перешла в «Русскую академию». Комнатенка в «Улье», в которой она жила, была крохотной и голой. Надя любила стихи и заставляла меня читать ей все, что я написала, хотя частенько и поругивала меня. Именно Надя привела меня в «Академию».