Из осажденного десятилетия - страница 15
Потому что они – стекло, серебро, хрусталь и
симпатичные шляпки из тонкого фетра.
Потому что они не знают войны и смерти,
не ломали рёбер, не падали влёт.
Потому что у нас за спиною смеются черти,
раскалённым железом толкая вперёд.
Потому что мы с тобой догораем –
и они чуют эти огни.
Потому-то к нам вечно тянуться будут они.
НАД ПРОПАСТЬЮ ВО РЖИ
Алексею Журавлёву
Питер, играй. Тебе не надо взрослеть*.
Здесь тебя не коснётся ремень или плеть.
Жизнь бесконечна – не надо выглядывать край.
Питер, играй. Пока ты можешь – играй.
Здесь Неверленд. И каждый каждому друг,
здесь только дети, и феи летают вокруг,
нет здесь ни школ, ни чиновничьих закорюк,
но, извините, я – капитан Крюк.
Недогерой, чёртов антагонист,
вечно встревающий, вечно тянущий вниз,
дети играют, а я прихожу мешать,
так неприятный кот разгоняет мышат.
Вечное детство, заколдованная страна,
верь в эту сказку – и оживет она,
домик под деревом, крылья бродячих фей,
так и живи, никогда, никогда не взрослей,
пусть оживает легенда под взмахом рук…
…но, извините, я – капитан Крюк.
Автор мне прописал однозначную роль:
я – отрицательный до мозга костей герой,
мне надлежит разрушать эту сказку, пока
держит клинок единственная рука.
Питер, играй. Никогда, никогда не старей.
Просто вокруг меня – тысячи малышей,
строятся домики их, голоса звенят,
и ни единого взрослого, кроме меня,
в этом огромном поле – во ржи, во ржи,
Питер, играй, не волнуйся и не спеши,
я отдаю приказ «вперёд» кораблю…
…просто у края пропасти –
я ловлю.
* Мы с ним оба не любили образ Питера Пэна. Мы были взрослыми. Так получилось.
ИМЯ МОЁ – ЛЮБОВЬ
имя моё – печаль,
и эта печаль глубока,
как осенняя прозрачная
призрачная река,
на студёную воду падает пёрышко и плывёт
за холодный октябрь, не смотря вперёд.
имя моё – печаль,
я слышу, как яблоко в осеннем саду
срывается в траву, чтобы там гнить,
и над ним повисает паук, из брюха выпустив нить,
а яблоко лежит, и люди за ним не придут,
чтобы поднять, унести, варенье сварить,
так и лежать, и гнить.
имя моё – никто,
не дают таким ни домов, ни могил,
никто меня к людям не выводил,
никто меня не крестил.
нет у меня дома; если и был когда,
ничего не помню, в голове у меня вода,
а если был бы, то не знала бы ледяных пустынь,
собирала бы яблоки в рассветную стынь,
влажные, холодные от росы,
и варенье варила в вечерние бы часы,
когда тени подступают, стучат в окно,
а я варю варенье, мне не холодно, не темно,
носила бы длинные волосы и алую шаль.
имя моё – никто.
имя моё – печаль.
имя моё – любовь,
и я лежу на дне прозрачной реки,
запрокинута моя голова и руки легки,
и несёт меня иссиня-студёная эта вода
за чёрные леса, за далёкие города,
после выплеснет на берег, схлынет и отойдёт,
будут тебе и яблоки, и свечи под новый год,
будет тебе и дом, и убранная коса,
будут тебе долгие песни и звонкие голоса,
будет тебе варенье и синие небеса.
проступает на ладонях моих роса.
КОГДА Я ДУМАЛА, ЧТО УЕХАЛА НАВСЕГДА
Алексею Журавлёву
поговори со мной, поговори,
нет, не о том, что мечется внутри,
съедает, и терзает, и горит,
нет, не о том.
поговори, как небо над мостом
темнеет, отражает фонари.
светящиеся сумерки и дождь,
и мягкий свет, и в этом всем идёшь,
и максимум тебе двенадцать лет,
и мир сплетён из сказок и побед,
и пахнет выпечкой. и где-то есть твой дом.
и фонари сияют над мостом,
и ничего серьёзней в мире нет.
и листья отражаются в реке,
и колокольным звоном вдалеке:
всё будет хорошо – вовне, внутри.
и будут золотые октябри,
и будет к рождеству печёный гусь.
я не вернусь, я больше не вернусь.
поговори со мной, поговори.
Иди свободно. Пусть дурные сны
не будут мучить, по ночам снуя.
Пусть также не ударят со спины
и не обманут добрые друзья,
и будут пусть любимые верны.
Гляди же: начинается гроза,
взмывает ветер, облака клубя.
Иди свободно. Не гляди назад.
Пускай не держит прошлое тебя.
Да будут ясными твои глаза.
Иди. Живи. Влюбляйся и люби –
кого угодно, но не тех, кто боль
тебе несёт. Иди и не скорби:
там, за грозой – край неба голубой.
Да будут солнце и любовь с тобой.
Я говорю: люблю, люблю, люблю.