«Из пламя и света» - страница 4
Наконец мсье Леви объявил бабушке, что естественные методы лечения во многих случаях бывают наиболее благотворны, и убрал все лекарства в свой шкафчик.
Естественные методы состояли в ежедневном пребывании на свежем воздухе во всякую погоду, в укрепляющих ваннах и в играх с детьми, для чего бабушка немедленно наполнила свой дом дворовыми мальчуганами.
И неизвестно, благодаря ли ваннам, или воздуху, или мальчикам, но скоро внук Елизаветы Алексеевны уже бегал со своими сверстниками по всему тархановскому парку.
А еще через некоторое время бабушке уже приходилось уговаривать Мишеньку не так шибко бегать и не так громко кричать. Но тут она ничего не могла поделать. Из набранных ею же самой деревенских мальчишек внук ее быстро составил два войска и с упоением водил свое войско в бой на врага и брал крепость из двух сваленных елок.
В конце концов она примирилась с этим увлечением внука, уверенная в том, что оно скоро пройдет, и зимой велела плотнику Макару с помощью двух дворовых соорудить для Мишеньки на пригорке настоящую снежную крепость. Потом, когда весеннее солнце растопило крепость, «войска» сами занялись сооружением новой — из глины. Все лето до позднего вечера раздавались в парке крики «бойцов», и звонкий голос Мишеньки, отдающий команды, покрывал все голоса. Бабушка была очень довольна.
Когда от осенних дождей потекла и вторая крепость, Миша с не меньшим жаром отдался новому увлечению: лепке фигурок из цветного воска.
Мсье Леви, поглядывая на мальчика через свои очки и тщетно отсылая его спать, говорил, пожимая плечами:
— Ваш внук, сударыня, в своих увлечениях не знает меры. Чрезвычайно увлекающаяся натура!
ГЛАВА 4
Миша проснулся от грохота, сотрясшего стены. Он быстро сел на кровати и прислушался: гроза! За окнами чернела густая тьма. И вот молния!.. и другая!.. и третья!.. ослепляющим блеском прорезали черноту.
Он посмотрел вокруг. Наверно, уже давно ночь, потому что Христина Осиповна крепко спит и не слышит грозы. Из-под одеяла, натянутого до самого носа, видны только ее бумажные папильотки, закрученные надо лбом.
Внизу хлопают двери, слышатся топот босых ног и громкий голос бабушки, отдающей какие-то приказания.
Он еще раз посмотрел на Христину Осиповну, откинул одеяло и, путаясь босыми ногами в длинной ночной рубашке, подбежал к окну.
Вот так тьма! Ух, как глухо, как тревожно шумят деревья, сгибаясь под бурей! Он зажмурился от новой вспышки молнии и за громовым раскатом не слыхал ни скрипа открывшейся двери, ни торопливых шагов за собой и испуганного голоса бабушки. Он только почувствовал, что его поднимают с пола и несут обратно на кровать.
Укрывая его одеялом, бабушка взволнованно говорит:
— Мишенька, Мишенька! По холодному-то полу да голыми ножками! Христина Осиповна, как же это вы недоглядели, матушка!
Бумажные папильотки высунулись из-под одеяла.
— O, gnädige Frau, ich habe nicht bemerkt![2]
— Растереть надо ребенку ножки туалетным уксусом. Спи, Мишенька, под дождик-то хорошо спится.
Бабушка целует Мишу, крестит его и уходит.
Он лежит очень тихо, прислушиваясь к звукам грозы и к затихающему движению в доме.
Вдруг окна снова сотряслись от порыва ветра, и ливень бросил в стекла полные пригоршни воды.
Вот в такую же ночь у бабушки произошло бурное объяснение с отцом.
Так же грохотало и шумело за окнами… А из комнаты бабушки доносились два голоса: то бабушки, то отца.
«Это жестоко, сударыня!» — прокричал отец и, с шумом распахнув дверь бабушкиной комнаты, стремительно выбежал из нее, дрожащей рукой стараясь расстегнуть свое жабо.
Он увидел Мишу и бросился к нему. Обнял, прижал крепко к груди. Потом подошел к дверям и крикнул: «Фока! Подавай!»
Мягко шурша колесами по мокрому песку, подкатила к крыльцу коляска. И через минуту — так показалось Мишеньке — стук колес слился с шумом дождя и замер в отдалении, за парком. Туда, в темноту грозной ночи, под потоками дождя уехал его отец… Один!..
В ту ночь Миша очень плохо спал. Он все думал об отце, и при каждом порыве ветра сердце его сжималось. Он хотел бы догнать отца, но он был только маленький мальчик, которого никуда не пускали одного и которого никто не слушал.