Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - страница 10

Они вышли на набережную. Мадлен явно шла без определенной цели она просто гуляла, рассеянно глядя на воду, испещренную веселыми солнечными бликами. Попадавшиеся навстречу мужчины несли шляпы в руке, то и дело утирая лоб: было жарко. Пронзительно голубела вода. На берегу дремали, греясь на солнце, несколько бродяг; между пролетами мостов с шальными криками носились первые стрижи. В приталенном сером костюме, на высоких каблуках Мадлен выглядела чуждой этому празднику природы, пассажиркой в ожидании неведомого поезда. Она перешла по мосту на другой берег, облокотилась о парапет, прижав к щеке цветок. Назначила здесь кому-нибудь свидание? Или решила передохнуть?.. Может, просто коротала время, наблюдая крохотные водовороты у лодок и завораживающую пляску солнечных бликов… Она немного подалась вперед. Теперь она могла видеть далеко внизу свое отражение на фоне бескрайнего неба и четкую тень моста. Флавьер подошел поближе, сам не зная зачем. Мадлен не шевелилась. Она выпустила из пальцев тюльпан. Красное пятнышко стало медленно удаляться, танцуя на волнах. Оно проплыло вдоль борта баржи и устремилось на простор реки. Неожиданно для себя Флавьер тоже заинтересовался судьбой игрушки волн. Цветок превратился в алую точку, которая неудержимо притягивала взгляд. Вот он уже совсем затерялся на широкой речной глади. Скорее всего, затонул. Руки Мадлен бессильно свисали с парапета, как ветви плакучей ивы, и она все вглядывалась в сверкающую даль. Флавьеру показалось, что она улыбается. Потом она выпрямилась. Назад на правый берег она перешла по другому мосту. Она возвращалась к себе — с прежней беспечностью, с тем же равнодушием к кипевшей вокруг жизни. В половине пятого она переступила порог дома, и Флавьера пронзило ощущение опустошенности и собственной никчемности. Он даже растерялся. Как убить время? Слежка оставила у него в душе неприятный осадок и сделала его одиночество еще невыносимее. Он зашел в кафе и позвонил Жевиню.

— Алло, это ты, Поль?.. Это Роже… Можно зайти на минуту?.. Да нет, ничего не случилось… Просто у меня есть к тебе несколько вопросов… Хорошо, иду.

О своей конторе Жевинь отзывался довольно пренебрежительно. В действительности же его бюро занимало целый этаж.

— Соблаговолите подождать, месье… Господин директор проводит совещание.

Секретарша ввела Флавьера в приемную, заставленную массивными диванами. «Может быть, он хочет пустить мне пыль в глаза?» — подумал Флавьер. Но нет: он увидел Жевиня, провожавшего посетителей.

— Рад тебя видеть, — сказал Жевинь. — Извини, но сегодня у нас работы по горло.

Просторный и светлый кабинет был обставлен на американский манер: металлические стол и шкаф с картотекой, одноногие кресла, пепельницы с никелированными донышками. На стене висела огромная карта Европы с натянутой между булавок красной нитью, которая обозначала линию фронта.

— Ну что? Видел ее?

Флавьер сел, закурил сигарету.

— Да.

— Что она делала?

— Ходила на кладбище Пасси.

— Гм!.. На могилу своей…

— Да.

— Вот видишь! — воскликнул Жевинь. — Теперь ты и сам убедился!

На краю стола, рядом с телефонным аппаратом, стояла фотография Мадлен. Флавьер не мог отвести от нее глаз.

— На надгробии только одно имя, — сказал он. — Но родители твоей жены, конечно, покоятся там же?

— Вовсе нет! Они похоронены в Арденнах. А склеп моей семьи — в Сент-Уане… На кладбище Пасси лежит только Полина Лажерлак. В том-то и дело! И как же ты теперь объяснишь это паломничество?.. Можешь быть уверен: она была там не впервые.

— Действительно, у сторожей она ничего не спрашивала. Она знала, где могила.

— Еще бы, черт возьми! Говорю же тебе: она словно околдована этой Полиной.

Жевинь шагал взад и вперед вдоль стола, держа руки в карманах. Его шея собралась над тугим воротником в валик жира. Зазвонил телефон, и он резким движением сорвал трубку с аппарата, затем, зажимая ладонью микрофон, проговорил вполголоса:

— Она воображает, будто она и есть Полина. Сам посуди, могу ли я после этого оставаться спокойным!

В трубке бубнил чей-то голос. Он поднес ее к уху и сухо бросил:

— Да, я слушаю… А, это вы, дорогой друг!