Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - страница 21

— Пойдемте отсюда.

В поисках выхода они пересекли пустые залы. Она не отпускала его руки — напротив, цеплялась за нее все крепче. Они сбежали по ступеням и слегка запыхавшись вышли к газону, над которым повисла крохотная радуга от вращающегося фонтанчика. Флавьер остановился.

— Я все спрашиваю себя, не повредились ли мы оба в уме… Вы помните, что я говорил вам минуту назад?

— Да, — ответила Мадлен.

— Я признавался вам в любви… Вы слышали?

— Да.

— Если я повторю, что люблю вас, вы не рассердитесь?

— Нет.

— Невероятно!.. Может, погуляем еще немного? Нам нужно столько сказать друг другу!

— Нет… Я устала. Я хочу домой.

Она была бледна и казалась испуганной.

— Я найду такси, — предложил Флавьер. — Но прежде примите этот маленький подарок.

— Что это?

— Откройте! Откройте!

Она развязала узелок, развернула обертку, положила портсигар и зажигалку на вытянутую ладонь и покачала головой. Потом открыла портсигар и прочла два слова, написанные на кусочке картона.

— Мой бедный друг, — промолвила она.

— Идем!

Он повел ее на улицу Риволи.

— Только, ради Бога, не вздумайте благодарить, — сказал он. — Я знаю, вам хотелось новую зажигалку… Завтра увидимся?

Она согласно кивнула.

— Прекрасно. Поедем за город… Нет-нет, ничего не говорите. Оставьте мне воспоминание об этом дне… А вот и такси… Милая моя Эвридика, вы и представить себе не можете, каким счастьем меня одарили.

Он взял ее руку, припал губами к обтянутым перчаткой пальцам.

— Не оглядывайтесь, — попросил он, захлопывая дверцу.

Он был измотан и умиротворен, как в былые времена — после того как целый день провел на берегу Луары.

Все утро Флавьер понапрасну прождал звонка Мадлен. В два часа он был на их обычном месте встречи, на площади Звезды. Она не пришла. Он позвонил Жевиню. Тот, как оказалось, уехал в Гавр и должен был вернуться только завтра к десяти утра.

Флавьер провел ужасный день. Ночь прошла еще хуже: он так и не смог заснуть. Задолго до рассвета он был уже на ногах и терзаемый самыми худшими опасениями мерил шагами кабинет. Нет-нет, с Мадлен ничего не случилось, это невозможно! И все же… Он сжимал кулаки, борясь с надвигавшейся паникой. Ни в коем случае не следовало делать Мадлен это признание! Они оба обманули Жевиня. Одному Богу известно, до чего могут довести ее — столь впечатлительную и неуравновешенную — угрызения совести! Прежде всего Флавьер ненавидел самого себя, поскольку Жевиня, в сущности, винить было не в чем. Жевинь доверился ему. Жевинь поручил ему охранять Мадлен. Надо покончить с этой дурацкой историей… И как можно быстрее!.. Однако стоило Флавьеру попытаться представить себе жизнь без Мадлен, как внутри у него словно что-то обрывалось, он открывал рот и, чтобы не упасть, судорожно цеплялся за угол стола или за спинку кресла… С языка его готовы были сорваться проклятья по адресу Бога, судьбы, рока, дьявола — неважно, как именно называется то, что привело к столь нелепому и жестокому сплетению обстоятельств. Видно, ему навек суждено оставаться изгоем. Война — и та отвергла его. Он опустился в кресло — то самое, в котором в тот невероятно далекий вечер сидел Жевинь. А не преувеличивает ли он свое горе? Любовь, истинная любовь не рождается за какие-то две недели. Упершись подбородком в сплетенные пальцы, он попробовал трезво глянуть на себя со стороны. Что он в сущности знает о любви? Он никогда не любил. О, разумеется, он страстно вожделел всех видимых постороннему взору проявлений счастья, подобно бедняку, с восхищенными глазами застывшему перед роскошной витриной. Увы, на пути к желаемому перед ним всегда вырастало какое-нибудь препятствие, несокрушимое, как айсберг. И став инспектором, он почувствовал себя ответственным за защиту этого мира сверкающего, радостного и недоступного, остававшегося для него самого по-прежнему не более чем витриной. «Ну-ка проходите, нечего глазеть!» Мадлен — нет, на нее он не имеет права… Он не может уподобиться вору. Тем хуже! Он отречется от нее… Трус! Жалкий слюнтяй! Первое же препятствие, и он — в кусты! И это тогда, когда Мадлен, быть может, еще немного — и полюбит его!