Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз - страница 36

— Спасибо за водку, — пробормотал он.

— Не за что, — ответила старуха.

Он вышел, отшвырнул сигарету, вызвавшую у него кашель. У церкви он в нерешительности остановился. Может, напоследок побыть у алтаря, где молилась она? А молитва оказалась напрасной: Мадлен растворилась в пространстве! Он подумал о христианской догме воскрешения. Каким образом в день Страшного суда сможет возродиться тело Мадлен, распавшееся на молекулы и атомы?

«Прощай, Мадлен», — прошептал он, созерцая крест, вокруг которого с карканьем летали вороны.

— Возвращаемся, хозяин? — спросил шофер.

— Да, возвращаемся.

При виде удалявшейся в заднем стекле колокольни у него возникла уверенность, что вот так же отступает и прошлое, навеки исчезает за поворотом дороги. Он закрыл глаза и продремал весь путь до Парижа.

Тем не менее днем он поехал к доктору Баллару и выложил ему свою историю как на исповеди, не упомянув лишь фамилии Жевиня и не уточнив юридических аспектов драмы. Он больше не мог носить это в себе. Во время своего рассказа он чуть не расплакался.

— По существу, вы все еще пытаетесь ее найти, — заключил психиатр. — Вы отказываетесь смириться с мыслью, что она умерла.

— Не совсем так, — запротестовал Флавьер. — Она, конечно, умерла. Я уверен в этом. Однако я думаю… вам это покажется вздором… но я думаю о ее бабке, Полине Лажерлак… В общем, вы понимаете, что я хочу сказать… обе они — это, по сути, одна и та же женщина.

— Другими словами, эта женщина, Мадлен, один раз уже умирала. Я правильно вас понял? Вы в это верите?

— Это не вера, доктор. Я просто знаю то, что слышал и видел…

— Короче говоря, вы полагаете, что Мадлен способна возродиться вновь, поскольку однажды она уже преодолела смерть?

— Раз уж вы сами представляете дело таким образом…

— Конечно, у вас в сознании все это выражено более туманно. Инстинктивно вы стремитесь избегать точных формулировок… Прилягте, пожалуйста, на кушетку.

Доктор долго проверял рефлексы, недовольно хмурясь.

— Вы и раньше пили?

— Нет. Я начал в Дакаре, постепенно привык.

— Наркотиков не употребляли?

— Нет, никогда.

— Вы действительно хотите вылечиться?

— Конечно, — пробормотал Флавьер.

— Тогда вот что: не пить. Забыть эту женщину. Мысленно твердить себе, что она действительно умерла, что умирают только один раз и навсегда. Слышите: навсегда… Хотите ли вы этого по-настоящему?

— Да.

— Тогда прочь колебания. Я передам с вами письмо своему другу, который заведует психиатрической лечебницей под Ниццей.

— Меня в ней не запрут?

— Да нет же. Вы не до такой степени больны. Я направляю вас туда из-за климата. Колониальные жители вроде вас нуждаются в южном солнце. У вас есть деньги?

— Да.

— Предупреждаю вас, времени потребуется немало.

— Я пробуду там столько, сколько понадобится.

— Ну и прекрасно.

Флавьер сел: ноги уже не держали его. Все последующее осталось за пределами его внимания. В голове билась одна мысль: «Выздороветь… Выздороветь…» Он казнил себя за то, что полюбил Мадлен, будто сама любовь таила в себе угрозу. Эх, начать бы жизнь сначала, встретить другую женщину, стать таким, как все, Господи!.. Доктор тем временем продолжал забрасывать его советами. Флавьер со всем соглашался, обещал неукоснительно выполнять все предписания. Да, он уедет сегодня же… да… да… бросит пить… Да, он отложит все дела, будет отдыхать… да… да…

— Хотите, я вызову такси? — предложила сестра.

— Нет, спасибо, я лучше пройдусь.

Он зашел в транспортное агентство. Объявление над окошком кассы возвещало, что на неделю вперед билеты на все поезда распроданы. Несколько лишних купюр — и Флавьер стал обладателем билета на поезд, уходящий сегодня же вечером. Уладив свои дела в банке, он отправился бродить по городу, который успел стать ему чужим. Поезд уходил в девять вечера. Поужинает он в отеле. Предстояло как-то убить четыре часа. Флавьер зашел в кинотеатр. Название картины его не интересовало. Главное — забыть визит к Баллару, его вопросы. До сих пор Флавьер никогда всерьез не думал о том, что может сойти с ума. Теперь же ему было по-настоящему страшно, взмокла спина, тянуло выпить. В нем вновь всколыхнулось омерзение к самому себе.