Из творческого наследия. Том 2. Теория, критика, поэзия, проза - страница 3
) окруженный заботами жены, детей и друзей, спокойно, как и прожил всю свою жизнь. В спокойствии последних лет жизни поэта можно усомниться, так как Ильсингтон и окрестность были настойчивыми прихожанами святого Георгия, а почитатели Михаила Архангела с такими не церемонились>27.
Этим объясняется большое число американизмов в речах фордовских героев – ильсингтонцы, выселившись в Америку, сохранили в целости говор, утраченный теперешними насельниками Северо-Западного Девоншира. Возможно, что теперешний автомобильный фабрикант сродни автору «Разбитого сердца». Когда Джон Форд приехал в Лондон – злобой дня было начавшееся во Франции движение, известное под именем восстания Герцога Оверньского. Знаменитый маршал Бирон>28 только что уехал из Лондона, куда приезжал к Королеве за помощью и советом. Помощи он не получил, а совету, как известно очень картинному (голова Эссекса>29 и «сподвижников»), не последовал, поэтому наиболее интересным пунктом земного шара для лондонцев в 1603 году была Гревская площадь и за происходящим на ней следили с большим вниманием. Но раньше, чем сбылось пророчество венчанной девственницы – на Парижский эшафот взошли – Юлиан де Раваллэ и Маргарита ле Фоконье, брат и сестра, осужденные за кровосмешение. История их наделала в свое время много шуму на родине и естественно предположить, что в числе жадно принимаемых французских известий в Лондоне, не без интереса выслушали плачевную повесть, вскоре пересказанную Россэ>30 (1615 г.) и настолько глубоко запавшую в сознание земляков, что через двести с лишним лет другой нормандец, не зная о своем предшественнике, пересказал повествование о кровосмесительной любви сестры и брата и их горестно трагической кончине>31.
«Трагические истории нашего времени» Франсуа Россэ вышли вторым изданием в Руане в 1626 году – возможно, что эта книжка, попав в руки Форда и напомнив ему одно из первых впечатлений лондонской жизни, побудила к написанию трагедии именно на эту фабулу. В виду недоступности книги Россэ считаю небесполезным позволить читателю лично ознакомиться с новеллой. Внешнее сходство ничтожно, но некоторые частности могут быть сближены.
Настолько мне известно, ни одна из трагедий Вебстера и Тернера переведена на материковые языки не была. Приведенная здесь трагедия Форда имеет французскую адаптацию, сделанную Метерлинком для театра l’Oeuvre. Переведены прозой сцены с непосредственным участием Джованнини, Аннабеллы и Путаны. Ричадетто, Ипполита, Донадо, Берджетто, Поджио, Филота и Гримальди не появляются на сцене. Вольтер не позволил бы себе произвести такую расправу над текстом писателя, который ему нравился: разбив чужую композицию (он тоже находил неприемлемым английский политематизм и считал необходимым перевод распространять и на форму), он принимал меры к восстановлению нарушенного равновесия>32.
Впрочем выбор Метерлинка не случаен: Форд оказал большое влияние на неанглийских лириков, ведущих свой род от Шелли, и увлечение которыми так характерно для передовых французских символистов. Автор Ченчи>33 в разработке белого стиха примыкал к методам автора «Аннабеллы»>34 и, как неизбежно в таких случаях (стих также повторяет строение поэмы, как особь историю вида) и композиционные вопросы трактовал в том же духе. Вебстер тоже узнал бы своих потомков среди наших учителей. Эдгар По внимательно читал его итальянские пьесы – девиз Браччьяно>35 помещен в герб великого и славного рода Монтрезоров (Бочка амонтильядо)>36. Убийца Вильям Вильсон слышит слова, сказанные Корнелией братоубийце Фламиньо>37, а окончание беседы Антонио и Эхо (Герцогиня Мальфи, действ<ие> V, сц<ена> 3) – «Never see her more» – естественно сократилось: птицы лаконичнее эхо>38. Если мы вспомним раз мышления Уайльда о том, как отравлялись в дни Возрождения (Портрет Д. Г.>39), то мы увидим, под чьим знаком развивалось это течение символизма. Влияние Тернера проследить труднее – пристрастие к интриге, его характеризующее, сближает его с теми современниками, метафоричность которых перенесена с диалога на действие: таких не мало. Наиболее популярный Конан Дойль, наиболее возвышенный Дж. К. Честертон. Не будем же неблагодарны, забывая об источнике, чьи воды не раз облегчали нам тягости невольного странствия.