Из яйца - страница 4
— Не понимаю… Их ничто не связывает.
— Ты со своей интересной болезнью многого не понимаешь… Красиво, поверь мне… Паша не шалит?
— Не знаю… Я все хотел спросить: где его мать? Если ты захочешь ответить.
Виктор поворачивается к нему и, после небольшой паузы, серьезно отвечает:
— Погибла в перестрелке… Умерла среди полноты жизни. Э-э-эх!.. В красивой рубашоночке, молоденький такой!.. Да что ты понимаешь в этом, — у тебя холодная кровь.
Виктор говорит эти слова необидно, просто констатируя факт — на него невозможно обидеться. Да Алексей и не умеет обижаться.
— Она была симпатичная?
Виктор сообщает ему, как тайну, немного понизив голос:
— У меня все бабы Нифертити. Как эти конфетки. Одна другой лучше… Давай, дернем. За упокой их душ.
Он прячет пистолет в карман, — не разворачивая фольги, срезает ножом пробку у бутылки и наливает в чайные чашки.
— Хочешь пропишу лекарство, у тебя мигом пройдут все болячки?.. Тебе нужно убить кого-нибудь из них, из тех, кого ты боишься.
— Из кого?
— Из людей, кого же еще… Но ты не сможешь, к сожалению…
Виктор смотрит на Алексея оценивающе и с сомнением.
— Ты не можешь ненавидеть. А без этого нельзя… Без этого безнравственно. Понимаешь? Этот философский термин?
Он ставит чашку на стол, тянется к Алексею и тихонько бьет его по щеке. Как мамаша-львица трогает своих детей… ударил по одной, подождал секунду, так же беззлобно ударил по второй.
— Что, не нравиться?.. Что губки надул?.. Ты двинь меня, не бойся. Я не отвечу.
Алексей сидит, напрягшись.
Какой-то неуловимый азарт касается Виктора. Он и понимает, что это игра, и в то же время что-то жесткое просыпается в нем, что-то от наслаждения насильника.
— Ударишь меня, тогда отстану, — говорит он. — Теперь саечку!
Он щелкает пальцами по подбородку Алексея и снова выжидает:
— Ну, — говорит он и весело, и как-то зло, — не проняло?! Тогда еще саечку.
Алексей все это принимает молча. Но что-то все больше костенеет в нем, все больше он становится не здесь.
Виктор сильно бьет Алексея по щеке, так что получается звук, а голова дергается.
И внезапно трезвеет.
Кулаки разжимаются, весь он мгновенно расслабляется.
— Я же говорил, — бросает он Алексею, словно опомнившись. — Было бы здорово, Алешка, всадить пару очередей в эту толпу, безмозглую серость. В этих животных… Хрю-хрю-хрю, — пытается он развеселить Алексея, обнимает его за плечи и прижимает к себе: — Ну что молчишь, обиделся на меня, дурака?! Брось!.. Давай лучше по второй!
— Ты не тронул меня, — говорит Алексей. — Когда ты меня бил, я был не здесь… Мне кажется, меня невозможно ударить.
— Вот и отлично, — соглашается Виктор, наливая полные чашки. — Мне Пашку нужно повидать, а то он совсем отца забудет… Не дуйся, давай за наше общее дело.
И передавая чашку Алексею, начинает напевать:
— Вихри враждебные веют над нами… Темные силы нас злобно гнетут. — складно так. — В бой роковой мы вступили с врагами… нас еще судьбы безвестные ждут…
Балетный класс. За роялем на стене ученическая доска. На крышке рояля испачканная мелом перчатка и мел. Дети закончили занятия, Паша и Алина рядом,
незаметно толкают друг друга и не сводят глаз с Матери.
— Запишите домашнее задание, — строго говорит Мать.
Она встает, берет перчатку и начинает надевать ее. Надевает и смотрит на нее недоуменно. Из перчатки по пальцам текут красные чернила.
Капли падают на пол.
Тонкие губы становятся еще тоньше. Глаза прищуриваются.
— Кто это сделал? — поворачивается он к детям.
Для Паши и Алины это игра. Они, как и остальные дети, смотрят недоуменно на Мать. Пауза.
— Я еще раз спрашиваю, — тихо и внешне спокойно спрашивает Мать, — кто это сделал?
Все молчат.
— Теперь выслушайте меня внимательно. Что я вам скажу…. Мне поручили создать из вас людей. Платят… И я создам, будьте уверены — чего бы мне это ни стоило.
Открывается дверь и показывается Виктор. В одной руке у него коробка конфет, в другой коробка с детской игрушкой, перевязанная шпагатом. На лице — радушнейшая из улыбок.
— Разрешите ворваться?
Мать поворачивается к нему и медленно прячет руку с перчаткой за спину.
Паша с коробкой и Алина. Виктор хлопает по плечу сына.