Из жизни и фантазии - страница 11
Дом поставлен на широкую ногу… Что делать? Инспектор и учитель теперь я… Уже не мечтаю, и декадентов не читаю, до них ли, я постарел, да и заботы…
Чем же жива душа? спросят дети мои, читая этот дневник.
Просто отвечу я… На днях был я в церкви у Параскевы, где я старостой (по просьбе Зои принял эту должность).
Стоял я в церкви, и чувствовал, пелена безумия падает с меня, и снят катаракт с глаз моих невидимой рукой… Мечта меня взяла, гляжу на царские двери… Четыре Евангелиста там… Вижу их ясно, как они в сандалиях проповедывали по земле истину, новую истину для старого мира. Поднял взоры я выше, увидал прочих апостолов над царскими вратами, с книгами все куда они идут; учили они людей, что Есть Дух-Голубь во вселенной, и что простил Он человека… В это время слышу песню «Иже Херувимы» — и вспомнил Фауста, который яда не выпил, услыхавши дивную песню «Христос воскресе»…
Еще выше взглянул я, вдохновенных пророков я увидал над апостолами; куда они идут со свитками в руках? они издревле приготовляли сердца людей к принятию мысли великой, что кроме нас, людей, есть еще жители в мире высшие, чем мы…
Над пророками — Отец и Сын и голубь между ними. И Дух огонь носился, над водами… Боже! какая старина, и вечная юность этой простой, но великой тайны! На клиросе поют «яко царя да подымем».
Слезы брызнули из глаз моих; о чем я думаю, чего ищу? Не высшая ли поэзия предо мною, поэзия веков и народов, печаль и утешение.
И вот облако окружило меня…
Казалось, в пространстве несуся… Синяя даль открылась предо мною за белыми облаками… На них сидят юноши с крыльями и куда-то все глядят в дальнюю точку «Яко да царя все подымем». Я по-посмотрел на восток и треугольник увидал я, солнечный глаз внутри.
Потом рука спустилась из-за верхних слоев эфира, и эта рука вращала миры, созидала солнца и планеты… «Его нельзя видеть в целом и прямо, а только отчасти»…. Ты предчувствуешь Его…
Какой-то гимн высокий раздался, непередаваемый в земных звуках… Потом я не помню. Говорят, упал я, но теперь я понимаю, то было видение, как Дантэ… Восхвалю я этот день, и закончу навсегда дневник сегодняшним днем, сказав детям и внукам моим на вечные времена — нет высшего безумия, нет высшей красоты, нет более дивного экстаза, как религия отцов ваших. К ней обращайтесь, когда иссякнет ваша душа и разум обманет вас.
Да будет так.
Неблагонадежный
Был ноябрь. С утра пушистый белый снег выпал с неба, а потом солнце показалось. Мягко было и хорошо идти по дороге, чему всем сердцем радовался Арсений Пеньков. Он восемьсот верст прошел, только одна сотня уже осталась.
— Скоро, скоро, говорил он, скоро буду в губернском городе.
Шел он из далекого севера, деревни Давпон. Управившись осенней жатвой, вымолотив хлеб и надев белую котомку, отправился он в «город».
Девятьсот верст не велика вещь для простого человека!
«Мой брат учен, рублей двести все уж мне даст, учился в уездном училище, в семинарии, еще где-то. Легко сказать. Состоит поди на службе, получает денежки, отцу не посылает. Ничего не значит. Отец сам всегда был скуп и мало помогал ему. Он и нам ничего не дает, старикашка, хотя деньги свои сушит часто в вёдро.
Правда, дурная слава идет о брате. Но, думаю, пустяки. О ком злые языки не говорят. Будто бы под судом он! Отец и мать плачут. Дураки! Надо сходить да посмотреть, верно ли люди говорят. А вот я поеду, да устроюсь у него. Я и столяр, я и в кухне годен, чистить сапоги, стряпать даже… Другая баба против меня никуда не годится. Солдат я, и все должон знать. Да с, брат меня оставит у себя, жалованье хорошее положит. Свой человек-де.
Другой раз и выпью, так не беда. Брат же ведь я!
Люди-то ведь дураки. Хотя бы наш Василий или сват Егор.
Тогда и скажут они: хитер же Арсений, устроился у брата-то, и деньги посылает жене и дом строит новый, и каждый день вино пьет. То-то! Солдат я! Я учил все и все знаю! А они! Ха-ха! Что такое хоругвь, что такое солдат?.. Немые».
Так мечтал Арсений, таща за собой санки и стремясь к губернскому городу. «Злые языки, думал он дальше, — если их всех слушать, хоть на свете не живи. Из крестьян человек учился, да чтобы был без места… Такому человеку везде почет. Я четыре правила знаю, и то как меня уважали на службе… А мой-то брат и дроби знает… А дроби-то даже не всякий офицер знает…