Избавление - страница 8

После обеда ей стало хуже, сознание помутнело. Наталью о чем–то спрашивали, и она что–то отвечала… Сил не было разговаривать. К ее койке подходили врачи — мужчина с низким простуженным голосом и женщина в старомодных очках с перевязанной бинтом дужкой. Сделали укол, заставили выпить какую–то теплую жидкость.

Когда Наталью начали готовить к переливанию крови, она как–то механически, будто бы не о себе, а о другой женщине, подумала, что чужая кровь поможет ей, придаст силы.

Ей прочитали привязанную к бутылке с кровью записку. В ней говорилось, что Тося Кравчук из приволжского города Рыбинска желает воину, которому перельют ее кровь, скорейшего выздоровления и обещает трудиться не покладая рук на своем посту. Где–то в тайниках Натальиного сознания мелькнул облик русоволосой, курносой и очень серьезной девчушки — именно такой она представилась Наталье. Почему–то подумалось: девчушка, отдавая свою кровь, была убеждена, что ее перельют воину–мужчине, а она вот досталась женщине — далеко не все в жизни бывает именно так, как загадаешь.

Начали переливать кровь, и тело Натальи местами онемело, стали мерзнуть ноги, по спине колко, как озноб, забегали мурашки. Это были очень неприятные ощущения, которые прибавились к терзавшей ее боли. Наталья прижмурила глаза и стала утешать себя тем, что скоро все кончится и ее оставят наконец в покое. Она будет лежать неподвижно, с закрытыми глазами и, стараясь не замечать боли, мысленно подведет итоги всему, что пережила в детстве, в девичестве, до войны и на войне, вспомнит все радости и беды, которые случались с нею… Ей показалось, что очень важно на трудном, решающем этапе жизни подумать о себе как о постороннем, представить, как все будет впредь, если останешься жить, и кто и как будет думать о тебе, вспоминать тебя, если ты не вынесешь, умрешь…

Сделав переливание, ее перестали беспокоить, и она погрузилась в тягостное забытье. Когда открыла глаза, палата тонула в сумерках. Откуда–то из степи ветер принес запахи полыни и жестких степных трав. Издалека доносились тяжелые удары, заставляющие дом слегка вздрагивать и вызванивать стеклами окон, — похоже, где–то за селением многопудовой чушкой забивали в землю сваю. Но то был голос войны — не дай бог, если немецкий стервятник залетит сюда и сбросит на госпиталь бомбу…

Боль накатывалась волнами. У Натальи ныло все тело, отдельные очаги боли уже перестала различать. Грудь сдавливало, словно бы железными скобами, на глаза надвигалась темно–красная непонятная рябь: то густела до синевы, то расплывалась радужными кругами.

Лежащая рядом женщина о чем–то спросила Наталью, и она не сразу поняла, что от нее хотят. Ах да, как зовут и кем служила, откуда родом. Наталья ответила односложно и нехотя.

Сознание подсказывало ей, что не следует думать о боли, о ранении, надо крепиться как только можно, не следует говорить и с соседкой, а лучше всего уйти в прошлое, в воспоминания и осмысление того, что было пережито.

Она стала вглядываться в тускнеющие цветы, нарисованные на печке, и память перенесла ее в кажущееся теперь далеким детство. Тогда она жила с родителями в сложенной из грубого камня хибаре, по окнам и стенам которой ползли плети дикого винограда и хмеля. Эти вьющиеся растения доставляли ей забаву. Хибара была обнесена каменной оградой и стояла вблизи моря.

Мысль о море взволновала ее, хотя и помнилось все смутно: Наташа была тогда совсем маленькой, шел ей четвертый год. Отец уходил в море ловить рыбу, оставлял их с матерью одних. И по обыкновению, перед заходом солнца вместе с ней, Наташей, мать ходила купаться. Она надевала голубой купальник и, не стесняясь, шла в нем из дома, ступая по камешкам и песку босыми и темными от загара ногами. Мать не стеснялась дочери и в тот миг, когда откуда ни возьмись подходил к ней какой–то чужой дядя — в широченных брюках и голый по пояс, с грудью в синих татуировках. Как сейчас виделось: на груди красовалось огромное сердце, пронзенное стрелой, — аж жутко становилось на это смотреть! "И что ему нужно от мамы, зачем он увивается вокруг нее?" — спрашивала себя еще совсем тогда несмышленая Наташка, которую мать звала почему–то Неллой. Глядя на девочку, мужчина скалил в усмешке зубы. Втроем они отправлялись прогуливаться по берегу, весело посмеиваясь. Нелла по–детски ревновала мать к этому вредному моряку, называла его пиратом, и, если бы не конфеты, которыми тот одаривал девочку, она бы никогда не пустила мать с ним. Девочка отставала, развертывала конфеты и принималась сосать. А они шли берегом, пересмешничая, потом мать оборачивалась и кричала издалека надорванным голосом: "Нелла, чего копаешься? Ходи до нас!.."