Избранники вечности. Тетралогия - страница 22

Все, что нашлось у меня из золотых украшений — пара булавок для галстука, запонки, перстни, я отнес в ломбард, собрал всю наличность, которая имелась, и снял крохи, остававшиеся на счете. Потом я отказался от квартиры, чтобы не оплачивать аренду, все равно меня в ближайшие месяцы не будет в городе. Все свои личные вещи я перевез к Золтану. Увидев такое дело, друг сам предложил мне помочь, но я знал, что ему самому сейчас приходится почти всю выручку отдавать банку, да и лечение отца стоило недешево. Необходимую сумму я уже набрал, так что, поблагодарив, отказался. К тому же, кто знает, как оно там обернется через три месяца.

Раймодин оказался крайне твердым и строгим наставником, но и ученик ему попался, я полагаю, очень старательный. Целыми днями он выслушивал меня и вычитывал мои речи, покачивая седой головой и постукивая по полу резной тростью с красивым костяным набалдашником, придираясь ко всему, вплоть до интонации и выражения лица, не говоря уже о фактической стороне, и, конечно же, бесконечно поучал и наставлял. Кажется, ему самому это доставляло большое удовольствие, так что наши с ним дискуссии, начавшись сразу после завтрака, затягивались до глубокой ночи. А после он еще давал мне рекомендации, что именно я должен изучить, и благополучно отправляясь отдыхать. Пожалуй, все мои университетские годы не дали мне столько, сколько я смог узнать здесь. Наступила весна, и все чаще наши занятия стали проходить в саду месье Раймодина, который обилием розовых кустов сильно напоминал мне тот, что находился возле дома моих родителей. Должен признаться, я скучал по ним и по сестренке. Но сейчас я не мог себе позволить даже и думать о возможности примирения.

И вот мы снова под крышей Дворца правосудия. Зал другой, и судьи другие, но главные действующие лица все те же. Кроме супругов Лавассёр в этот раз здесь присутствует и месье Раймодин, полушутливо-полусерьезно предупредивший, что, в случае моего поражения, он сломает свою трость о мою голову. Несмотря на мои возражения, явился и Золтан, который в принципе не допускал и мысли, что я могу проиграть еще раз.

В этот раз не предусмотрено никаких длительных прений, все должно решиться одним днем. После того, как я зачитал текст своей апелляционной жалобы, право выступить с возражениями было предоставлено Гринбенгу. Метнув на меня убийственный взгляд, он подошел к трибуне. Цель его выступления вполне ясна. Изначально он хотел выбить из-под моих ног малейшую опору, и, конечно же, постарался опровергнуть все те факты, которые я изложил в апелляции. Но он просчитался. Я уже теперь не тот Джори, что в прошлый раз, сегодня я действительно оказался готов к бою и встретил его во всеоружии.

Уверенной и твердой походкой я вышел для ответного слова. Удивительно, но я почти не волновался. Мне не приходилось напрягаться и заглядывать в бумаги. Все его аргументы и контраргументы, даже то, чего он не сказал — все это уже неоднократно проговаривалось мною мысленно и вслух. И речь моя текла легко и без усилий. И по тому, как замер зал за моей спиной, по тому, как доброжелательно кивали в такт моим словам помощники председательствующего, я понимал, что я выиграл этот поединок.

После того, как я закончил и судьи удалились в совещательную комнату, я посмотрел в сторону своего оппонента. Глаза у Гринбенга полыхали гневом. Чем все это сейчас закончится, было ясно для нас обоих. Возразить ему оказалось нечего. А когда судьи вернулись для оглашения приговора, противник, кажется, не выдержал. Он сорвался с места, подбежал к президиуму и попытался завладеть вниманием председателя суда:

— Ваша честь, можно мне слово?! — воскликнул он, вглядываясь тому в глаза.

Однако судебные приставы тотчас же прикрыли судью от нарушителя, а тот сделал Гринбенгу замечание и зачитал, наконец, долгожданное решение.

— Мы еще встретимся, Ансело, — прошипел Гринбенг, проходя мимо меня.

— Буду счастлив, месье, — не сдерживая улыбки победителя, ответил я.

Теперь я действительно имел полное право торжествовать, тем более, что помимо морального удовлетворения получил и довольно весомое материальное подкрепление, что позволило мне тут же рассчитаться с банком Дюкре, лелея в душе надежду, что больше обращаться за ссудой не придется. Какое-то время я еще прожил у Золтана. Его мама, мадам Леговец, оказалась очень доброй и заботливой женщиной. Не имея возможности оплачивать прислугу, она сама содержала в порядке дом, прекрасно готовила, да еще и помогала мужу, а теперь и сыну вести бухгалтерию. Отец моего друга потихоньку поправлялся и постепенно начинал вставать на ноги, но, видя успехи сына, практически не вмешивался в дела, ограничиваясь лишь небольшими техническими консультациями по его просьбе.