Избранное - страница 20

Уход из дому был связан с определенным ритуалом. На этот раз тоже Исана подождал, пока ребенок по собственному выбору не усядется на самое удобное для него место — на кровати или на полу, на подушке. Потом включил магнитофон. Голоса птиц постепенно замкнули сознание ребенка. Дзин стал похож на маленького зверька, погрузившегося в зимнюю спячку. Исана, пятясь, вышел из комнаты, крадучись спустился по винтовой лестнице и покинул убежище…

…Пока он находился вне дома, им все сильнее овладевало чувство, что случилась беда, что в запертом бетонном ящике, несомненно, произошла катастрофа. Он не мог решиться вставить ключ в замочную скважину входной двери. Опустившись на колени на полузасохшие лепестки вишни, осыпавшиеся у самой двери, он приложил ухо к замочной скважине. Послышались, хотя и очень тихо, голоса птиц, записанные на бесконечную ленту. Это его сразу же успокоило. Будто, если магнитофон продолжает воспроизводить голоса птиц, значит, Дзин по-прежнему сидит спокойно и не свернул себе шею, сорвавшись с винтовой лестницы, не задохнулся, всунув голову в полиэтиленовый пакет, не сжег себе горло, выпив моющее средство, не захлебнулся в унитазе. Успокоившись, он вошел в убежище. На магнитной ленте заливался козодой. В темноте прихожей, точно легким прикосновением поглаживая виски, заливался козодой, заливался, все удаляясь и удаляясь. Умиротворенный жизнерадостным пением птицы, Дзин, обычно растерянно улыбаясь, говорил:

— Это козодой. И это тоже козодой.

Но сейчас голоса Дзина не было слышно, и только когда Исана поднялся по винтовой лестнице наверх, он увидел ребенка, который спал под кроватью, устроившись между двумя желтыми пластмассовыми ведрами. Исана некоторое время с изумлением смотрел на подошвы ног сына, посиневшие от засохшего и окислившегося на них крахмала. Потом, не снимая пальто, в изнеможении улегся, поджав ноги, на кровати Дзина и стал слушать птичий хор, в котором солировал дрозд. Задремав, в коротком, как кровать, на которой он лежал, сне, Исана увидел в неизвестно откуда лившемся мерцающем свете Дзина, которому стало уже тридцать пять лет. Это мерцание, сопровождавшееся голосами птиц, записанными на магнитной ленте, осветило его сына, и слабое тепло, излучаемое мерцанием, согревало лицо Исана. Но сон был ужасный, в нем избивали Дзина. У Дзина, хотя он и вырос, остались по-детски покатые плечи. Огромная голова, составлявшая чуть ли не треть его роста, и рыхлая полнота тоже остались детскими, щеки расширялись книзу и, закрывая ворот свитера, свисали на грудь. Этого тихого и безобидного повзрослевшего Дзина избивал жилистый полицейский, и тот, безуспешно пытаясь вырваться из его рук, издавал записанные с помощью гидромикрофона крики кита: йе, йе, йей, йей.

Сын, не понимая, за что его избивают, не мог придумать, каким образом избавиться от полицейского и, испытывая невероятные страдания, безропотно отвечал на осыпавшие его склоненную голову удары лишь жалобными криками: йе, йе, йей, йей. Проснувшись от криков кита, которые издавал он сам, испытывая такое одиночество, такую беспомощность, что никак не мог совладать с наполнившими его глаза слезами, Исана лежал, поджав ноги, беспрерывно ворочаясь с боку на бок. Приподнявшись на постели и опустив ноги на холодный пол, он подумал, что нужно бы научить Дзина, чтобы он, если его будут бить, не страдал безропотно, а, зарядившись гневом, бросался в ответную атаку или хотя бы уклонялся от ударов нападающего. К тому времени, к которому относился сон, отец тридцатипятилетнего Дзина, то есть сам Исана, уже умер. Вот почему он, уже мертвый, сознавая свое полное бессилие, поджав ноги, ворочался с боку на бок и плакал, издавая крики: йе, йе, йей, йей.

Но удастся ли еще живому Исана преподать сыну урок: что ему следует делать в случае нападения на него? Может быть, обмотать голову черной тряпкой, а оставшиеся не закрытыми места выкрасить в красный цвет и наброситься на Дзина в темноте у винтовой лестницы? А вдруг Дзин, обладающий прекрасным обонянием, осязанием и слухом, поймет, что нападает на него перерядившийся отец? Он лишь подумает, что по какой-то необъяснимой причине отец, обмотавший голову черной тряпкой и выкрасивший незакрытые места в красный цвет, устроил ему засаду и почему-то избил. Новый приступ страха заставил Исана заглянуть под кровать — вид спящего сына вселил в него бодрость и покой, как это обычно бывало…