Избранное. Молодая Россия - страница 60

стр.
(Воспоминание);
Там скальды пели брань, и персты их летали
По пламенным струнам
(На развалинах замка в Швеции).

Все это – Пушкинские речения: «огнь поэзии», «огнь поэзии чудесный», «пламенный поэт» и т. д., – вплоть до «пламенника»: «Твой (поэта) светоч, грозно пламенея» (А. Шенье).

Уже Батюшков употреблял глагол «кипеть» в психологическом смысле. Он говорит: «кипяща брань» (На развалинах замка в Швеции), «Тебя, младый Ринальд, «кипящий как Ахилл» (Умирающий Тасс), как позднее Пушкин: «кипящий Ленский» или «Но юноше, кипящему безумно». У Батюшкова: «О, други, как сердце у смелых кипело» (Песнь Гаральда Смелого), – у Пушкина:

           Моя душа
В то время радостно кипела
(Цыганы).

У Батюшкова: «И в радости… кипел и трепетал» (На развалинах замка в Швеции), – у Пушкина то же:

Я закипел, затрепетал
(Выздоровление),
Любовник под окном
Трепещет и кипит
(К вельможе).

Налицо у Батюшкова и противоположный ряд речений, столь привычный Пушкину: бесчувственность – как остылость или холод. Он говорит: «Изнемогает жизнь в груди моей остылой» (Из греческой антологии, XII), как позднее Пушкин: «Не спрашивай, зачем душой остылой», или «Во глубине души остылой». У него читаем: «И то, чем ныне стал под холодом годов» (Есть наслаждение), как у Пушкина: «Под хладом старости»… И он не раз употребляет выражение: «хладные сердца» (например, Мечта, Н. И. Гнедичу 1808 г.), обычное у Пушкина; и он говорит: «над хладною могилой» (Из Мелеагра), как Пушкин: «Схожу я в хладную могилу».

У Батюшкова находим и другие два ряда Пушкинских речений того же термического порядка: те, что представляют чувство, как жидкость, и те, что изображают душу или отдельные душевные состояния, как газообразное. Он говорит:

Мы пили чашу сладострастья
(К другу),

или:

Пей из чаши полной радость
(Отрывок из элегии),

как позже Пушкин:

Я хладно пил из чаши сладострастья
(Позволь душе моей),

или:

И чашу пьет отрады безмятежной
(Гавриилиада);

он говорит:

Все в неистовой прельщает,
В сердце льет огонь и яд
(Вакханка),

как Пушкин:

Играть душой моей покорной
В нее вливать огонь и яд
(Как наше сердце своенравно).

Он говорит:

И все душа за призраком летела
(Тень друга),

или:

В мир лучший духом возлетаю
(К другу),

как позже Пушкин:

К тебе я сердцем улетаю
(Руслан и Людмила, V, черн.),

или:

Душа к возвышенной душе твоей летела
(К Жуковскому).

У Батюшкова:

Воспоминания, лишь вами окрыленный,
К ней мыслию лечу
(Воспоминания, 1807 г.),

у Пушкина:

Я к вам лечу воспоминаньем
(Горишь ли ты);

у Батюшкова:

светлый ум,
Летая в поднебесной
(Мои пенаты).

У Пушкина то же много раз: «Ум далече улетает», «Ум улетал за край земной» и т. п. Мало того, даже наиболее смелые речения этого рода, встречающиеся у Пушкина, нередко имеют прообраз у Батюшкова. Так, у Батюшкова:

Я Лилы пью дыханье
На пламенных устах,
Как роз благоуханье,
Как нектар на пирах
(Мои пенаты),

у Пушкина:

И девы-розы пьем дыханье, —
Быть может… полное Чумы;

и Пушкинское употребление глагола «дышать»: «Гирей, изменою дыша», «Теперь дыши его любовью», «Мы в беспрерывном упоенье дышали счастьем», «Еще поныне дышит нега в пустых покоях и садах» и т. п., встречаем уже у Батюшкова:

Одной любви послушен,
Он дышит только ей
(Ответ А. И. Тургеневу);
Ты дружбою велик, ты ей дышал одною
(Дружество);
Все здесь, друзья, изменой дышит
(Разлука);
В места, где дышит все любви очарованьем
(Мечта).

Наконец, у Батюшкова находим и многие отдельные речения Пушкина, относящиеся к тому же кругу идей, как, например, «печали бремя», уподобление речи(поэзии) – жидкости, например:

И песни, веселию
Приятнее нектара
И слаще амврозии,
Что пьют небожители…
Польются со струн ее
(Радость),

как у Пушкина многократно: «Мои стихи… текут, ручьи любви», или сравнение поэзии Языкова с брагой: «Она не хладной льется влагой… Она разымчива, пьяна» и т. д., или определение знания, как света, например, у Батюшкова:

Несносной правды вижу свет
(Элегия, из Парни, 1805 г.),

у Пушкина:

Уж хладной истины докучный вижу свет
(А. А. Шишкову).

Пора подвести итог. Приведенные здесь сопоставления, кажется, неопровержимо доказывают, что Пушкин нашел у своего ближайшего предшественника, с произведениями которого он был от юности хорошо знаком, все основные речения своей своеобразной психологической терминологии. Вычеканил ли их Батюшков сам из материала народного языка или частью взял уже готовыми из предшествовавшей ему поэзии, это для нас здесь безразлично; во всяком случае, Пушкин нашел у него богатый подбор их и полностью усвоил их себе.