Избранное - страница 12

— Мы порешим это позже, коли на то будет воля аллаха, — сказал он. — Всему свое время.

Но он никак не мог успокоиться и все толковал об этом с моим отцом и другими стариками.

— До самой моей смерти мы будем каждый год совершать тимешрет, — говорил он, — а когда меня не станет, пусть жители Тазги поступают так, как предначертано свыше.

Не все, однако, поддавались слепому очарованию неизвестного. Когда Давда начинала разглагольствовать, моя мать, а также мать Менаша и мать Меддура молча устраивались где-нибудь в уголке. Нередко к ним подсаживалась и На-Гне. Приложив указательный палец к губам, они слушали, как рассуждает жена Акли. Впрочем, вскоре женщины уходили, моля святых, чтобы они предотвратили бедствие. Матери не хотели войны, ибо она погубит их сыновей; не желала ее и На-Гне, потому что с юных лет наслышалась рассказов о том, как юноши плыли на войну в челнах, сопровождаемые разряженными и благоухающими молодыми женщинами, а домой они никогда уже больше не возвращались.

Пожалуй, один только Идир, по каким-то своим соображениям, не прочь был отправиться на войну. Когда шла гражданская война в Испании, он узнал, что на стороне республиканцев сражаются интернациональные бригады. Он охотно завербовался бы и на противную сторону, хотя бы ради того, чтобы оказаться среди рифских берберов, но считал, что скорее попадет под огонь, если завербуется к республиканцам. Идир узнал о существовании этих бригад в Блемсене. До Испанского Марокко было рукой подать; правда, Марокко находилось под властью националистов, но искушение было чересчур сильно, и Идир, со своей всегдашней опрометчивостью, переоделся евреем, взгромоздился на старого осла и пересек границу.

Он решил, если его схватят, записаться в армию Франко и направился в Танжер, где, вопреки всякой логике, рассчитывал сесть на пароход; жители селений, через которые он проходил, охотно оказывали ему помощь. Язык рифских берберов мало отличается от нашего, и вскоре Идир почти свободно объяснялся с местным населением. Кошелек его всегда был туго набит, и в друзьях недостатка не было. Тамошние края и люди так пришлись ему по душе, что после каждого перехода он стал подолгу задерживаться в селениях. Похудевший и изрядно обросший, он наконец, цел и невредим, прибыл в Танжер в сопровождении овчарки, которую подарил ему по дороге какой-то рифен.

Из-за этого пса он чуть было не попал в тюрьму, потому что пес не отходил от него ни на шаг, даже в самом центре города. Идиру удалось удрать из дому за какие-нибудь полчаса до того, как за ним пришла франкистская полиция. В отместку он назвал пса Бенито. Он отправился обратно тою же дорогой, но никак не мог расстаться с полюбившимися ему краями и на этот раз перешел во французскую зону Марокко. Он хотел погостить несколько дней в Фесе, у брата Менаша, а заодно попросить у него денег: те, что он захватил из дому, были уже на исходе. Он появился в Тазге со своим псом Бенито, обуреваемый жаждой повидать новые края и новых людей и с чувством неудовлетворенности в сердце — жаль было, что не удалось повоевать.

В Фесе он провел лишь несколько дней и все время беспробудно спал — так он намучился в пути. Однажды утром брат Менаша не увидел Идира — тот ушел, не предупредив хозяина. Идир направился в сторону гор в надежде, что повстречает где-нибудь Берри или Отто, россказнями о которых Менаш прожужжал нам все уши. Так бродил он долгое время, и только от брата Менаша узнавали мы о его странствиях. Маршруты у него бывали сложные и всегда неожиданные: Фигиг, Колон-Бешар, Афлу, снова Фигиг; иной раз, бог весть почему, он вдруг оказывался в Фесе, затем недели на две пропадал где-то в горах, потом снова появлялся в Фигиге. От самого Идира пришло лишь одно коротенькое письмецо; он сообщал, что скоро вернется домой, чтобы явиться на призывной пункт.

Неужели мы после трехлетнего перерыва вновь откроем Таазаст? Ведь, когда возвратится Идир, мы окажемся в полном составе, так как ни Менаш, ни Меддур, ни я больше уже не поедем учиться.

Приказ о мобилизации нас особенно не взволновал, ибо, как известно, мобилизация еще не война. Однако третьего сентября Англия и Франция объявили войну Германии, и тогда уже не осталось места для сомнений. Нам тоже предстояло уехать, и, по-видимому, очень скоро — через несколько дней. Так уж лучше дожидаться Идира в Тазге.