Избранное - страница 8

Улыбка исчезла с лица Петри. Ана еще ни разу не видела таким своего мужа. Широкая морщина глубоко прорезала лоб, глаза горели. Только теперь она почувствовала всю силу его стальных объятий. Ей было больно. Подняв глаза на него, она испугалась:

— Что с тобой?

Он еще сильнее сжал руки.

— Ана, не уходи!

— Куда?

— Не уходи!..

— Ой, Петря! Не сжимай так, ведь мне больно.

— А ты не уходи… — В голосе мужа звучали мольба и угроза.

Ана осторожно высвободилась из рук, которые не хотели ее отпускать. Недоумение затуманило ее ясный взгляд.

— Разве я куда-то ухожу?.. Никуда не ухожу…

— Не уходи… Зачем тебе заведовать?..

Ана была поражена. Она вдруг поняла: Петря боится!

— Но я же никуда не ухожу! Я здесь буду заведующей.

— Нет!

Ана замолчала и отвернулась от Петри. Она плакала, плечи ее вздрагивали. Вот так же обидно ей было в тот раз, когда отец не пустил ее на танцы, потом когда в государственном хозяйстве противный учетчик не засчитал ей перевыполнение нормы. Но теперь боль была еще сильнее, оттого что обидел ее Петря. И она плакала.

Петря тоже мучился. Она слышала его тяжелое дыхание, частые вздохи. Она понимала, что ему жаль ее, и от этой жалости было еще хуже. Оскорбленная и гордая, она повернулась к нему.

— Почему ты не хочешь, чтобы я была заведующей клубом?

У Петри не хватало сил слышать ее рыдания и видеть слезы, дрожащие на длинных ресницах. Все его упрямство разом исчезло. Но как поступить, он не знал. Ему хотелось бы вытереть эти слезы, но он боялся. Он только смотрел на Ану и думал про себя: «Боже, какая она красивая!» Петрю охватила безграничная нежность к жене. Ее вопроса он не услышал. Он уже забыл все свои невзгоды. Она была здесь, рядом с ним. Больше ему ничего не нужно.

— Отчего ты не хочешь, чтобы я заведовала клубом? — снова спросила Ана.

Петря успокоился. У него было время подумать, но он сам не мог понять, отчего же он не хочет. Так бывает, когда спишь и смутно ощущаешь, что кто-то тебя трясет изо всех сил, а ты во сне еще больше съеживаешься и ничего не хочешь знать, только бы тебя не выводили из сладкого оцепенения.

— Ну, почему ты сердишься? Ведь то, что я буду делать, дорого мне…

Он пробормотал:

— Не оставляй меня…

Ана никак не ожидала, что Петря будет ее умолять. Она бросилась в его объятия, целуя его, и смеясь, и трепеща. Она лепетала бессвязные слова и вдруг, застыдившись, отпрянула назад. Такого с ней еще никогда не бывало. Лихорадочно принялась она стелить постель. Ничего не соображая, взбила подушку, откинула одеяло. Но ее отрезвили приглушенные слова мужа и прозвучавший в них страх:

— Ушлют тебя куда-нибудь учиться…

— Так учиться — это же хорошо…

— А я что буду делать?

Петря не отходил от нее.

— Я вовсе не уверена, что меня пошлют в школу. А если я и поеду, то не всю же жизнь я там пробуду? После школы вернусь домой!

— А там тебе понравится какой-нибудь господин… и…

— Горюшко ты мое, где у тебя разум? Нету там господ. Там все хорошие люди.

— Не уезжай… Не оставляй меня…

— Господи, неужели ты думаешь, я тебя брошу?

Петря схватил ее и в отчаянии стал целовать, вновь погрузившись в бездонный водоворот объятий, куда, словно из неведомой дали, донесся теряющийся голос женщины — чуждый, необычный:

— Петря… лампа… увидят…

Недели две все шло по-старому.

По утрам Петря брал сумку с едой и отправлялся через холм в госхоз. Ана шла вместе с ним до вершины холма к ореховому дереву, старому свидетелю их любви. Поцеловавшись и улыбнувшись друг другу, они расставались. Проводив взглядом мужа, Ана возвращалась к своему хозяйству.

О клубе ни один из них не забывал, но в разговорах они осторожно обходили его. Каждый упорно думал о своем. Петря тешил себя мыслью, что Ана забыла про клуб, а она, строя свои планы, тайком радовалась, что муж примирился и, кто знает, может быть, даже будет ей помогать. Каждый верил, что другой про себя уже согласился с его тайным желанием.

Вечером, когда муж, усталый, возвращался с работы, его ждали вкусная еда и ласки жены, поэтому он старался упрятать подальше проклятое беспокойство.

Казалось, что все опять пошло по-прежнему: дунул злой ветер, зарябилась на мгновенье гладь их жизни, но ветер утих, и водная поверхность снова простерлась блестящим зеркалом.