Избранное. Том первый - страница 12
Как-то раз Иван принес домой зайца. Вытащил его из нового колодца в Мешовице, — должно быть, заяц упал туда ночью. Зайца приготовили, поставили на низкий круглый стол, сели обедать. Пете таскал из похлебки кусочки мяса, с наслаждением обгладывал косточки и совал их под тарелку. Тошка остановила его раз, остановила два. Наконец, вырвала у него из рук вилку и показала ему на тарелку:
— Ну-ка, покушай похлебки!
И подцепила вилкой кусочек мяса себе — в первый раз за обед. Свекровь бросила на нее сердитый взгляд, а мальчуган, заметив это, пересел поближе к бабке. Она обняла его, словно желая уберечь от какой-то опасности, и глаза ее блеснули из-под низко надвинутого черного платка.
— Пускай себе жрет, внучек! На что тебе такая худющая мамка?
Тошка всхлипнула, и кусок стал у нее поперек горла. Вот чего дождалась!.. Иван бросил свою вилку и смерил мать гневным взглядом. Но она и глазом не моргнула. Только еще крепче прижала внука к груди.
— И не стыдно тебе, старая ты женщина! — взорвался Иван. — Есть у тебя ум или нет? Ты понимаешь, что говоришь, а?.. — Потом повернулся к Тошке. — Не слушай ее, сестра, болтает всякую чушь…
Как ребенок, которого сначала незаслуженно обидели, а потом приласкали, Тошка безудержно разрыдалась. По ее впалым щекам ручьем покатились горючие слезы.
Старуха ничего не сказала, даже не взглянула на нее ни разу. Прижав к себе ребенка, она не спеша макала куски хлеба в похлебку и еще медленнее разжевывала их. Глаза ее были холодны и сухи, лицо казалось вырезанным из куска дерева.
«Что я ей сделала? — спрашивала себя Тошка, всхлипывая еще горше. — Слово ли ей сказала наперекор, глянула ли на нее со злобой, работу ли бросила?..»
Иван встал из-за стола, вынул свой нож и, сам не зная зачем, принялся обстругивать веточку тутового дерева. Жестокость матери удивила его. Как можно говорить такие обидные, несправедливые слова! Раньше она была не такая. И Тошку жалела, как родная мать. Все, бывало, «Тошка да Тошка»; что ни слово ей скажет, будто медом помажет. А теперь ни с того ни с сего… За что? Иван и помыслить не мог, чтобы Тошка хоть чем-нибудь огорчила свекровь. «Чудно́ это! Чудно́! — твердил он про себя. — Давно ли она была такая ласковая со снохой… а теперь вдруг…»
Иван и раньше думал, что трудно им будет перенести смерть Минчо, что еще многие месяцы в доме будут звучать плач и причитания. Но он почему-то был уверен, что тяжкое горе еще больше сблизит его мать с Тошкой, что они вместе выплачутся, поверяя друг другу свою скорбь и тоску. И он ждал, что под бременем великого горя все они будут жить в мире, любви и согласии. А что вышло?.. И во всем виновата старуха. Это она озлобилась на Тошку уже с того часа, когда они вернулись с похорон. Первое время она молчала, а теперь вот принялась поедом есть сноху.
В доме стало как-то пусто, мрачно; не слышно было в нем больше ласкового слова, не видно было улыбки, все ходили хмурые, молчаливые. Кончив домашнюю работу, Тошка забивалась куда-нибудь в угол, закрывала лицо руками, и стройные ее плечи тряслись от рыданий. Она плакала о том, что нет у нее больше мужской защиты, что живется ей тяжело, что свекровь обижает ее. Умер Минчо, и все в доме переменилось. Глаза у старухи стали злыми, как у перепуганной буйволицы. «Значит, как она меня ненавидит! — плакала Тошка. — Давно уже зубы на меня точила, да только таилась. Минчо боялась. А за что? Что я ей сделала?..» И Тошка погружалась в свои мысли, тоску, мечты. Остаться бы только живой и здоровой, да вырастить бы Пете, да женить бы его, уж она, Тошка, сноху свою будет беречь, словно крашеное яичко. Как родную дочь будет ее лелеять, как ребенка малого баловать… Да и почему не лелеять, почему не баловать?.. Если и плохая будет сноха, все — человек; уживутся! И за что ее ненавидеть, колоть злыми, обидными словами, как ее, Тошку, теперь колет старуха?.. Тошка вспоминала всю свою жизнь от замужества с Минчо и до его похорон. Вначале, когда Минчо целиком отдавался деревенским общественным делам и к нему отовсюду приходили люди, связанные с ним общей политической работой — «партизанщиной», как тогда выражались в деревне, — старуха пыталась его остановить.