Избранное. Том первый - страница 8
Так, «Освобождение» — это рассказ о подвижничестве братьев Гатевых, людей из народа, революционеров-«апостолов» (как тогда называли руководителей национально-освободительного движения). Они оказывают помощь отряду русского генерала Гурко во время освободительной русско-турецкой войны 1877—1878 годов. В повести «После ноября» раскрыт характерный общественный конфликт, возникший на крутом повороте истории — во время первой мировой войны и социалистической революции в России. Размолвка, ссора, а затем и политическая вражда между двумя старыми друзьями, убежденными русофилами Добри Гашковым и Ангелом Лоевым в трактовке писателя предстают как частное и одновременно типичное отражение революции в сознании болгарского народа. В новых условиях классовой, политической борьбы традиционное русофильство уже не могло быть надежным ориентиром в понимании переворота, совершенного русскими рабочими и крестьянами во главе с Лениным.
Повесть «Селькор» органично развивает тему социального, нравственного раскола болгарского села. Здесь тоже возникает мотив России — России советской, и тоже появляется образ Ленина. Димо («Селькор»), Аврадалия («Часовня святого Петра»), дед Фома («Фома неверный») — образы новых людей деревни. Все они убежденно и активно выступают против антирусской, антисоветской пропаганды властей.
Особым драматизмом отличается повесть «Танго». В ней проявилась характерная тенденция современной литературы Болгарии — тщательно анализировать нравственные истоки героизма. Борис Илов и его друзья-коммунисты идут на виселицу с созданием выполненного партийного, гражданского долга.
Включенные в настоящее издание повести предстают как фрагменты широкой исторической панорамы народных судеб, возникавшей в художественном сознании Г. Караславова, Судьбы своего народа и родины он неизменно связывал с Россией, русской революцией, социалистическим строительством в нашей стране. Георгий Караславов оставил значительное идейно-эстетическое наследие. Его творчество имеет не только национальное, но и международное значение как органическая составная часть интернациональной социалистической литературы нашего времени.
В. Андреев.
ДУРМАН
1
Комья земли забарабанили по крышке гроба, замелькали заступы. Мать раскинула руки и обмерла. Ее подхватили две соседки.
— Сватья!
— Мариола!
— Воды! — крикнул какой-то мужчина и растерянно заметался, не отрывая глаз от старухи.
— Минчо! Миленький! На кого ты меня кидаешь! — вскрикнула молодая вдова и бросилась к незарытой могиле. Ее удержали.
— Молодка! Тошка! Будет, будет! — уговаривали ее столпившиеся вокруг женщины.
— Милый ты мой! Милый!.. — в отчаянии застонала она и стала рвать на себе волосы. — Ванё, деверечек! Оживи мне его! Верни мне его! — молила она младшего брата покойного.
Иван, не зная что делать, смотрел то на мать, бледную, убитую горем, то на невестку, обезумевшую, растрепанную. Его душили горе и жалость, ему хотелось заплакать, но глаза его, остекленевшие, как небо в засуху, были сухи.
Могилу зарыли.
Священник произнес короткую проповедь о тщете и суете жизни и ушел.
— Вот и кончился человек, — проговорил как бы в заключение пожилой крестьянин, поглядев на свежий могильный холмик, и надел шапку.
— Я его только вчера встретил, — подхватил какой-то дальний родственник, — здоровяк такой, веселый… кто бы мог подумать?..
— А я сначала даже не поверил, — сказал другой родственник, размахивая руками. — «Минчо Милев, говорят, помер». «Быть не может, братцы!» — говорю… А выходит, и правда…
— Да как же это так, Ванё? — то и дело повторял дядя его Продан. — Ну, будь у него хворь какая, а то…
— Хороший человек приказал долго жить! — вздохнул какой-то сухощавый мужчина. — Вот будет радость Ганчовским…
Товарищи Минчо отошли от могилы и окружили Ивана. Один голубоглазый парень дернул его за рукав.
— Расскажи, Ванё, да как же оно его задело, проклятое?
— Ну что я тебе скажу? — ответил Иван, пожав плечами. — Говорил ведь я ему: «Подожди, брат, оставь его до осени!»
— Кого?
— Да вяз-то этот. А Минчо — вы же его знаете! «Нет, говорит, выкопаем его, пока сухо, говорит, а осенью, говорит, у нас другие дела будут». — Иван вздохнул. — А ему… вот что на роду было написано…