Избранное. В 2 томах - страница 22

Эльфы в белых бумажных платьицах беззвучно выпорхнули из-за деревьев и сбежали вниз по склону. Правда, кое-кто из них испугался зрителей и так и не решился выйти на сцену, маленькие фигурки мелькали где-то вдали, в темных зарослях, но это только усиливало эффект. Потом вдруг на сцене появились папоротники — двенадцать ребятишек в одеяниях из зеленой гофрированной бумаги, за ними живые колокольчики, одуванчики и травки. А под конец, семеня ножками, выбежал толстый трехлетний карапуз — листок, качающийся от ветра, ему полагалось все время трясти головой, — и с ним в паре самый худенький мальчуган во всей деревне, изображавший былинку; не сгибая колен, он ходил вокруг листочка, время от времени клонясь в разные стороны, как бы от порывов ветра.

Хоровод эльфов кружился вокруг главных актеров под аккомпанемент хора цикад, который то стихал, то звучал громче. А тем временем главный осветитель труппы — луна — заливал все окружающее волшебным светом.

Сцену семейной ссоры со своей супругой Титанией, кухаркой из «Звезды», Паули безжалостно сократил. Прекрасному мальчику-чужеземцу — Матильде — так быстро удалось их помирить, что уже через секунду Титания, забывшая свою роль, смогла, запинаясь, пролепетать: «Раз так — и я не хочу ругаться».

Утомленный своей миссией примирителя, мальчик-чужеземец заснул, а Паули и кухарка из «Звезды» в знак благодарности одарили его талантами и добродетелью.

Спектакль имел бурный успех. Под гром аплодисментов Матильда взяла еще один аккорд на гитаре, на этот раз сверх программы. Наступила тишина. На сцену снова выбежали эльфы, цветы, зеленые травки и главные герои в пестрых костюмах. Окруженная восемьюдесятью взрослыми и ребятишками — всеми актерами труппы, — девушка запела песню Готфрида Келлера «О, родина моя». Ее подхватили не только артисты, но и зрители. От волнения Паули не мог спеть первую строфу. Он снял корону из чертополоха и прижал ее к груди так, как крестьяне, стоя в церкви, прижимают свои шапки. Звонкие детские голоса поднялись ввысь к звездному небосклону.

Вернувшись домой, Матильда услышала за дверью кабинета недовольный голос матери. Речь шла о ночной рубахе, над которой подтрунивали прихожане. Но Паули с удовлетворением подсчитывал сбор: беднякам-горцам достанется свыше трехсот франков. Потом пастор засел за очередное послание директору курзала, озаглавив его «В последний раз об известном вам досадном недоразумении».

На следующее утро в контору курзала явился англичанин, сидевший на спектакле среди местных жителей возле самой рампы из чертополоха. Он попросил директора показать ему другую комнату.

Директор, все еще взбешенный письмом Паули, спустился вместе с англичанином на второй этаж, поднял жалюзи и сказал, словно читая рекламный проспект:

— Прекрасная комната с видом на нашу прелестную церковку.

За вид директор решил посчитать дополнительно — по франку в день.

Но поскольку англичанин хотел попросить директора об одной услуге, он счел эту надбавку вполне приемлемой.

— Не смогли бы вы познакомить меня с одной молодой особой; она выступала вчера на благотворительном спектакле.

— Нет, господин Узстон, — сказал директор, крепыш-крестьянин в нарядной визитке, — это невозможно. Не забывайте, что вы в Швейцарии.

Приезжий, сидевший вчера у рампы, сразу бросился в глаза Матильде. И девушка невольно приосанилась. Матильда знала, что ее ноги кажутся особенно стройными, когда она ставит их вместе и чуть сгибает в коленях. Это открытие она сделала однажды во время одевания и с тех пор каждое утро становилась в ту же позу перед зеркалом, любуясь собой. Уэстон настолько поразил девушку, что она даже не подумала о том, что стоит перед ним в коротких штанишках. С трудом она оторвала взгляд от незнакомца, не спускавшего с нее глаз, и посмотрела на Паули, как это предусматривалось режиссерской ремаркой.

На следующий день после спектакля Матильда сошла в сад, где между клумбами с надменными розами и гвоздиками кое-где виднелись полевые цветы — участницы вчерашнего представления, — они тайком забрались в это изысканное общество.