Избранное. В 2 томах - страница 52
— Я решила еще раз попытаться, мама.
Всхлипнув, мать приподнялась.
— Только не делай это ради меня. Думай не обо мне, а о себе.
— Да, да, мама, ты права, все наладится.
Жертва принесена. Теперь остается только улыбнуться, чтобы улыбку видела мать.
Но потом Матильда выбежала из дома и через луг пошла к лесу, здесь она могла наконец дать волю слезам. Она громко закричала и с криком бросилась на землю. Земля набилась ей в рот, но она продолжала кричать, пока не изнемогла. Тихо всхлипывая, она лежала на земле.
На обратном пути домой Матильда взглянула на свою руку, опустила ее и снова взглянула. Ей казалось, что это уже не ее рука. Она пожала плечами.
Теперь все равно. Но бледные губы Матильды все еще были растянуты гримасой боли.
Дома Матильда сразу же улеглась в постель. Вскоре к ней постучала мать.
— Ты уже спишь?
— Да, мама. Ложись тоже. — И вдруг она почувствовала ненависть к матери. В глазах у нее потемнело. Только глубокой ночью Матильда очнулась от обморока. Но она тут же вспомнила все, и ее измученный мозг вновь погрузился в тяжелую серую дрему.
Утром Матильда уложила ночную рубашку в коричневый парусиновый саквояж. Не выходя из своей комнаты, она дожидалась часа отъезда. Все ее чувства были притуплены, она ни о чем не думала. Проснувшись, она сказала себе, что обязана влачить эту жизнь, иначе ее жертва потеряет всякий смысл. Остальное ее уже больше не интересовало.
Стук дверного молотка разнесся по всему дому. Матильда услышала шаги матери. Входная дверь снова захлопнулась. Матильда сидела все в той же позе. Нет, она не имеет права лишать себя жизни.
Мать распечатала письмо Зилафа. Ее очки лежали на полке у печки. С письмом в руках мать подошла ближе к окну. В комнате появилась Матильда с саквояжем и в шляпке; она присела к столу.
«Во всяком случае, она заслужила пощечины».
Мать еще раз перечла эту фразу. И ей снова почудилось, что буквы превратились в каких-то отвратительных насекомых. «Ведь она никогда не была покорной женой. А теперь, в довершение всего, она удирает от мужа из-за одной-двух пощечин».
Потрясенная мать взглянула на дочь как раз в тот момент, когда та выдавила из себя улыбку. Матильда хотела показать, что ей не так уж тяжело возвращаться к Зилафу.
«Если она обещает стать покорной женой, — ладно, пусть возвращается. В добрый час. Хотя ваша дочь и не заслуживает прощения. Наоборот! Ей было бы весьма полезно испытать на собственной шкуре, что такое бедность. Пусть приезжает. Но вести себя надо иначе. Отныне я требую от своей жены послушания».
Мать стояла как на раскаленных углях. Боль выжгла все ее страхи. Только два чувства владели сейчас ею: ужас при мысли о том, что она чуть было не погнала свою дочь к этому человеку, и гордость простой женщины-крестьянки, разгневанной до глубины души.
— А ну, прочти. — Мать бросила письмо Зилафа на стол. — Я плюну ему в лицо, разрази меня Господь.
Матильде было совершенно безразлично, что именно написал Зилаф. Гнев матери был для нее несказанным облегчением. И все же она не нашла в себе сил подняться и обнять мать. Она боялась упасть. Но жизнь уже вновь вливалась в нее горячим потоком.
— Он согласен принять тебя обратно из жалости! — Мать ударила кулаком по столу. — Ну нет, этого я не допущу, я плюну ему в лицо. Дай мне только его увидеть.
— Ах, мама! — Улыбаясь, Матильда заговорила. Теперь она ничего не хотела утаивать. Она рассказывала о прошедших шести годах так, словно речь шла не о ней, а о какой-то посторонней женщине. Сама она уже была в другом, светлом мире.
— Да, но почему же ты вчера всего этого не рассказала?
«Наверное, потому, — подумала счастливая Матильда, — что я все еще девочка-безручка».
Обе женщины принялись за работу. Мать ставила в центрифугу соты, а Матильда вертела ручку. Через несколько минут из трубки полился темно-золотистый мед. Продолжая крутить ручку, Матильда сунула палец в дугообразную струю меда, а потом слизнула мед языком. После этого она легонько провела языком по губам. Мед был вкусный.
На следующее утро мать сложила в корзину банки с разными сортами меда и первым поездом уехала в город. Мед в этом году оказался на редкость хорошим. Мать надеялась продать его дороже, чем обычно.