Избранное в двух томах. Том первый - страница 22

На глазах Балкии тоже проступили слезы. Но она крепилась, пытаясь успокоить мужа.

— Не печалься, Сын зайца. Ну можно ли так? Стыд какой! Люди кругом. Ведь ты мужчина...

Старик Жексен, делая вид, что не замечает слез Кожека, развязывал на возу мешок.

— Бедный ребенок! Трудно будет с ним, что ни говори, — вздохнул Бейсен.

Кожек отвернулся и вытер глаза. Когда он успокоился, Бейсен позвал его:

— Кожекжан, отведай угощенье аксакала!

— Подойди сюда, дорогой Кожек, думаешь, нам не тяжело? — сказал Жексен. — Подойди. Специально к твоему отъезду супруга заколола бозкаска. В ауле все отведали его, и стар и млад. Подойди, я благословлю тебя.

Но к еде Кожек почти не притронулся, кусок не шел в горло.

Жексен спохватился:

— Да, кстати... У нас запасено редкое, по нынешним временам, угощение. Сынок Бейсен, а ну-ка вынимай то самое. Пейте, дорогие мои...

Выпив водки и успокоившись, Кожек сказал:

— Как видите, Жеке, я уезжаю. Другого кормильца в доме нет. Что ни говорите, женщина всегда остается женщиной. Я вверяю вам, Жеке, свою жену и маленького сына.

— О, что ты говоришь, Кожекжан! Разве весь аул не останется с ними? Или ты забыл об этом? В каждом жилье — близкие тебе люди, друзья и братья.

— Слушай, что говорит человек, знающий цену людям, — поддержал Жексена Бейсен.

Старик продолжал:

— Не беспокойся, буду следить за каждым шагом твоего ребенка. Твоя семья всегда найдет меня, и в нужде и в радости. Я буду их головой, их глазами. Пусть душа твоя живет бестревожно, Кожекжан.

Благословляя, старик Жексен провел ладонями по лицу Кожека.

Балкия, соблюдая благовоспитанность, не вмешивалась в разговор. Вдруг она подняла голову:

— Слышишь, как бегают люди по станции? Сын зайца, твой поезд уходит!

Последние ее слова утонули в протяжном реве паровоза.

— Кожекжан, тебе нужно спешить!

— Будет лучше, если ты пойдешь туда, — сказал старик, этим самым разрешая ему идти. И Кожек, простившись с Жексеном, направился в сторону вокзала. Когда он вышел на перрон, последние вагоны поезда уже исчезли за поворотом, еще минута — и эшелон скрылся из виду.

Это ошеломило Кожека. От сознания важности всего, что происходило с ним, от гордости, которую он испытывал, принимая почет людей, не осталось и следа. По казахскому присловью, шерсть его свалилась набок. Некоторое время он оторопело стоял на месте, словно над его головой опрокинули ушат ледяной воды. Было ощущение громадного несчастья.

И только постепенно до его сознания дошло, что он отстал от поезда, что его товарищи уехали. Раскаяние, подобно горькому яду, обожгло его душу.

Странно устроен человек. Только сейчас Кожек готов был все отдать, лишь бы побыть лишнюю минуту возле жены и сына. А теперь он отдал бы все имущество и жизнь свою, только бы догнать эшелон. И вправду, положение сложилось затруднительное. Он уже не был простым аульным человеком, он был теперь солдатом, человеком войны.

Та дорога, которая вела его к старому косяку, отрезана от него. А от нового косяка он отстал. Ни там, ни тут. Один.

Дальше произошло вот что. Глухой ночью к станции подошел товарный поезд. Вагоны были заперты. Кожек забрался на буфер. Поезд, погромыхивая на стыках, шел в степи. Шинель Кожека, его вещевой мешок остались в эшелоне. В руках он держал узелок, привезенный Балкией. Тонкая гимнастерка — плохая защита от пронзительного степного ветра. Защитой Кожеку служила его пастушеская привычка к сменам погоды, и к морозу и к зною. Но ненадолго. Зубы его начинали выбивать дробь. К тому ж точило и мучило сознание страшной вины. Положение Кожека скверно, но каково положение Ержана? В Ержане Кожек видел не только командира, он относился к нему как к младшему брату, кровно ему близкому. «Апырмай, за свой грех я буду в ответе. Это худо, но хуже всего то, что я подвел и опозорил мальчика!» — казнился Кожек.

Есть люди, которым строгий начальник нравится больше, чем ласковый, поглаживающий по спине. До войны Кожек не только не служил в армии, но и людей-то в военной форме встречал редко. Год назад председатель колхоза дал ему старенький дробовик для охраны скота от хищников. Кожек таскал его за плечом, а стрелять ни разу не пришлось. Военное обучение давалось ему очень трудно. Его непослушный язык долго не мог выговорить по-русски название частей винтовки, а привыкшие к простору степи нерасторопные ноги никак не могли приспособиться к четкому строевому шагу. И потому-то Ержан, Зеленин, Добрушин втроем «гоняли» его, пока он не усвоил «науку». И все трое очень злились. Зеленин был более терпелив, но Добрушин выходил из себя и кричал на Кожека: «Тьфу, чучело! Это бог покарал меня за мои грехи!»