Избранные произведения в одном томе - страница 17
— Яркая мысль! — индифферентно констатирует Элла Эрнестовна.
— Но самое-то интересное, — продолжает Боря, — он там и нас приложил. Артисты, мол, ленивые, невежественные, лишены, мол, гражданского чувства. За точность не поручусь, но в целом примерно так…
— А что вы имеете возразить? — печально спрашивает Андрей Иванович. — Такое уж мы племя!..
С грохотом летят на пол столовые приборы и тарелки, и над одним из соседних столиков вырастает разъяренная Сима.
— Где это ты слышал, подонок? — слова ее обращены к Боре, но тот благоразумно делает вид, что увлечен едой. — Ну кого вы слушаете? Он же платный стукач, а вы тут развесили уши!
— Ну пошло-поехало, — вздыхает жена Тюрина. — Тронули какашку!
— Сима, окстись! — Федяева вмешивается в разговор, как всегда вовремя, ибо безошибочно чувствует, когда наступает заветная минута воспитывать и определять. — Ты что, полоумная? Человек не сам это придумал, а слышал по радио!
— Ни черта он не слышал! — заходится Сима. — Это все кагэбешные штучки! Это ему такое задание дали — распространять поганые слухи!.. У-у, стукачина!
— Серафима Михайловна, — тихо говорит Элла Эрнестовна. — Ну зачем вы так?
— Да Борька не обижается, — успокаивает Эллу Эрнестовну Тюрин. — Мы у нее все стукачи, причем все платные. Вот черт, весь театр стучит, а жить все равно не на что!
— Надо срочно раздобыть телефон шефа! — голосом, не терпящим возражений, заявляет Федяева. — Я имею в виду лондонский телефон!
— И что мы ему скажем? — саркастически улыбается Боря. — Прилетайте скорее, Георгий Петрович! Соотечественники заждались! В особенности на Лубянке!
— Во, слыхали! — снова взвивается Сима. — Типичные речи стукача! Чтобы говорить такое вслух и при этом не сесть — нужно иметь специальную лицензию!
— Серафима Михайловна, чтобы говорить вслух то, что несете вы, нужно тоже иметь лицензию, — вежливо говорит Борис. Сима захлебывается от ненависти и на минуту умолкает.
— Как хотите, а позвонить надо, — настаивает Федяева. — Театр не может существовать без его создателя. Должны же артисты знать, на каком они свете…
— Наивные, Господи… — морщится жена Тюрина. — Он прямо обрыдается вам в трубку.
— Но все-таки будет хоть какая-то ясность, — неуверенно поддерживает Федяеву Элла Эрнестовна.
— Да и так все ясно! — Боря отодвигает от себя тарелку и вытирает салфеткой губы. — Шефа лишают гражданства, а сюда пришлют другого главного. И весь сказ! Сценарий уже давно утвержден.
— Нет, позвольте! — горячится Федяева. — Мы же не стадо овец, с нами обязаны считаться! Такого просто не может быть!
— В этой стране все может быть! — мрачно усмехается Боря. — Неужели вы всерьез считаете, что они держат нас за людей? Мы для них — шуты гороховые!..
— Боря, никогда не говорите «в этой стране», — морщится Андрей Иванович. — Вы так мало похожи на иностранца…
— А что вас покоробило, Андрей Иванович? — удивляется Боря. — Непатриотичный оборот?.. Но вы же человек свободных взглядов, сами отсидели одиннадцать лет…
— Боря, вы с такой легкостью говорите «отсидели», — тихо вмешивается Элла Эрнестовна, — как будто Андрей Иванович отсидел ногу…
— Да, вернется он, вернется! — кричит Сима. — Ничего ему не сделают! Ты слышала это интервью? И я не слышала!.. И никто не слышал!..
— Гордынский тоже слышал, — меланхолично замечает кто-то.
— Андрей Иваныч! — к столику Нанайцева пробирается помреж Тамара. — Вас срочно к директору!..
…Едва переступив дверь в кабинет директора, Андрей Иванович безошибочным чутьем старого театрального домового и еще более безошибочным чутьем старого лагерника определяет: случилось что-то неладное, и не просто неладное, а совсем скверное, что случается далеко не каждый день. Внешне вроде бы ничего не изменилось, все на своих привычных местах… Финская мебель, фестивальные призы, заграничные афиши… Гости в директорском кабинете — тоже явление обычное, можно сказать, ежедневное… На столе сияют золотые коньячные рюмочки, глубокой морской зеленью мерцает тархун, но это тоже появляется здесь не только по большим праздникам… И все-таки в сердце Андрея Ивановича, как пузырьки в газировке, начинают бешено колотиться крохотные иголочки страха…