Избранные рассказы - страница 13

В отличие от дяди жена его была немногословна и к тому же ленива и тучна. Если она и открывала рот, то только для того, чтобы охать и жаловаться на жизнь. Двигалась она медленно и тяжело, будто только что поднялась с больничной койки и вот-вот упадет в изнеможении. То и дело она протяжно вздыхала: «О Мортаза[23] Али!», «О Аллах!», словно каялась во всех земных прегрешениях. Своих детей она упорно называла машади[24], что, с одной стороны, удивляло нас, а с другой — вызывало зависть: ведь этим титулом удостаивали лишь избранных.

Однажды было решено всем вместе пойти пешком в соседнюю деревню. Даже малыши, предвкушая увлекательную прогулку, встали на рассвете, а жена дяди проснулась позже всех и к тому же заявила, что собирается идти в баню. Как ее ни уговаривали, она стояла на своем. Дядя не на шутку рассердился, они начали браниться, обрушивая друг на друга потоки мазандеранских ругательств. В конце концов жена дяди взяла сверток с бельем, таз, полный риса[25], и ушла. А дядя уселся в углу комнаты и закурил. Не успел он выкурить сигарету, как жена вернулась и разразилась гневной тирадой, из которой мы ничего не поняли. В ответ дядя покачал головой и удовлетворенно произнес:

— Справедливость восторжествовала!

Эти слова подлили масла в огонь. Жена дяди пришла в ярость, глаза ее выкатились из орбит, лицо исказилось от злобы. Отец объяснил нам, что баня оказалась закрытой. Тут только мы поняли смысл дядиных слов: «Справедливость восторжествовала!» — и покатились со смеху. Жена дяди готова была растерзать нас на части, а дядя молча курил и посмеивался.

Прошло несколько лет. Однажды вечером, придя домой, я понял, что приехал дядюшка. Однако на этот раз я прежде всего услышал его кашель, а не громкий голос. Худой и бледный, с ввалившимися щеками, он подал мне руку, но не поцеловал. Всю ночь я слышал, как он кашляет. На следующее утро вместе с матерью они отправились к врачу. С этого дня я заметил, что дядюшке подают еду в отдельной посуде и что мать чем-то сильно обеспокоена. На тумбочке возле его кровати появились коробочки с пилюлями, пузырьки с микстурой. В этот раз дядя гостил у нас дольше обычного.

На следующий год он появился, как обычно, в конце осени и выглядел еще хуже. Он, как всегда, не забыл привезти ящик с апельсинами, мешок риса и бидон масла. Я уже не проявлял детского нетерпения при виде мандаринов и лепешек, но по-прежнему любил их и все так же приходил в восторг от дядиных реплик. Теперь я мог оценить их по достоинству и понять, как он остер на язык! Дядюшка уже не говорил так громко, как раньше, меньше шутил. Был подавлен и раздражителен, не верил в выздоровление.

Он приезжал теперь два раза в год, и уже мы с братом втаскивали в комнату мешок с рисом. Дядя тяжело дышал и вытирал со лба испарину. Врачи говорили, что ему необходим отдых, что он должен остаться в Тегеране, чтобы постоянно находиться под медицинским наблюдением. Но он не мог бросить на произвол судьбы свой апельсиновый сад и рисовое поле. Кто вместо него будет сеять, жать, собирать урожай? Да и где взять столько средств на врачей и лекарства?

Когда он приехал в Тегеран показаться врачам в последний раз, от прежнего жизнерадостного шутника ничего не осталось. В глазах дяди застыла тоска, которая горькой болью отозвалась в моем сердце. Я до сих пор помню его безнадежный взгляд.

Доктор написал длиннющий перечень всевозможных лекарств, а потом отозвал отца в сторону и тихо сказал:

— Будет лучше, если он вернется к жене и детям.

Летом отец поехал к дяде. Он изредка писал нам, сообщая о его здоровье. Письма шли долго, и как-то мы получили сразу два. Одно было написано восемь дней назад, а второе — спустя день.

— Слава богу, отец пишет, что дяде стало лучше, — сказала мать, прочтя первое письмо.

Затем она распечатала второе и вдруг изменилась в лице, опустила руки. Потом безмолвно передала письмо мне. Отец писал: «Дядя умер». Не хотелось верить в это. Я молча вышел из комнаты. Мне все время казалось, что вот-вот к нашему дому подъедет такси и из него вылезет дядя с мешком риса, ящиком апельсинов и облезлым чемоданом, полным мандаринов и лепешек… Уже неделя, как его нет в живых, а мы и не знали об этом. «Вспоминал ли я о нем эту неделю, — думал я, — и где был в тот день, когда он умер?» Мне не пришлось долго напрягать память. В тот день я ходил в кино. Показывали веселый фильм, и я вдоволь насмеялся.