Избранный - страница 14

Но лежащий на полу Норман не чувствовал ни устремленного на него взгляда, ни даже ботинка, неприятно давившего на живот. Он таращился в потолок, обитый черным дерматином, пузырившимся и трескавшимся в углах. И чем дольше он смотрел, тем больше ему казалось, будто потолок опускается, обвивает его, точно легкие пелены его собственного умирания, незаметного для посторонних. Вот что он чувствовал, лежа на полу машины: он словно бы уклонялся, убегал от сомнений, прятался от подозрений, своих и чужих, смиренно отворачивался от неизвестности. Он закрыл глаза и целиком отдался охватившему его покою и радости. Отец взглянул в его лицо и увидел, как Норман медленно расплывается в улыбке.

— По крайней мере, он счастлив, — подумал рабби Цвек, и его поглотила безбрежная нежность. Он толкнул локтем мистера Ангуса, приглашая разделить это минутное облегчение.

Мистер Ангус улыбнулся.

— Мы почти приехали, — сказал он, — скоро всё кончится.

Рабби Цвек совсем позабыл, куда они едут, и вздрогнул от этого напоминания. Машина петляла узким проселком, по обеим сторонам которого не встречалось ни единого признака того, что эти места обитаемы, — далекий, глухой предвестник изоляции более строгой.

Вдруг Норман открыл глаза. Он почуял окружающую темницу. Попытался встать, но ботинок мистера Ангуса еще сильнее надавил ему на живот.

— Выпустите меня, — завопил Норман.

— Скоро мы вас выпустим, — заверил мистер Ангус. — Почти приехали.

Норман заметил, что машина свернула и покатила по лесистым больничным угодьям. Потом резко затормозила, так что мистеру Ангусу, чтобы не упасть, пришлось еще сильнее упереться ногой в живот Нормана. Острая физическая боль на миг затмила для Нормана и саму ситуацию, и того, кто послужил ее причиной, и вопрос, как он тут оказался и почему. Норман знал, что за болью кроется долгая неловкая история, отчасти позабытая, но оттого не менее мучительная. Но сейчас он не мог думать ни о чем, кроме боли. Норман держался за живот, мистер Ангус с шофером вытаскивали его из машины.

— В чем дело? В чем дело? — воскликнул рабби Цвек, невольно надеясь, что чудачествам сына в конце концов нашлось подлинное, осязаемое объяснение. — Аппендицит, — торжественно объявил он и прокричал о своем открытии мужчинам в белых халатах, которые шагали к ним по больничному коридору. — Его нужно везти в больницу. Немедленно.

— Мы о нем позаботимся. Не беспокойтесь, — сказал рабби Цвеку медбрат. — Чего они только не выдумают, лишь бы отсюда сбежать, — непринужденно продолжал он, словно рабби Цвека с вновь прибывшим связывали исключительно деловые отношения.

— Я его отец, — пояснил рабби Цвек.

— Присядьте пока, — любезно предложил медбрат.

Но рабби Цвек не хотел выпускать Нормана из виду. Они подошли к приемной главного отделения. Здесь стояли ряды столов, ходили туда-сюда мужчины с заварочными чайниками и тарелками хлеба с маслом. Выглядели они бесконечно уязвимо, как всякий человек в пижаме, беспомощный, обнаженный и беззащитный. Один из них, с лысой головой, похлопал проходившего мимо Нормана по руке. Новые лица всегда будоражили отделение, разбавляли обыденную монотонность безумия. Со временем устаешь от человека, уверяющего всех в том, что он улитка, или от того, кто глотает всё, до чего может дотянуться. Возможно, очередной пациент внесет хоть какое-то разнообразие.

— Здорово, приятель, — произнес лысый. — Христос ждет тебя. Надевай пижаму, и я отведу тебя к нему.

— Скажешь тоже, Гарри. К нему надо идти в костюме, — вмешался другой пациент. Жалкий юмор безумца, смеющегося над безумцем.

Лысый с чайником чая поплелся прочь, улыбаясь про себя. Потом, словно вдруг вспомнил что-то, устремился обратно к Норману.

— Нас тут помешанными считают, — громко прошептал он. — Но мне всё равно. Христос принимает только помешанных, и я не хочу быть непомешанным.

Эту последнюю фразу он прокричал, чтобы слышали его чаевничающие коллеги. Одни посмеялись; другие слишком ушли в себя и даже не услышали. Он выпустил рукав Нормана.

— Аллилуйя, — воскликнул он, перекрестился свободной рукой и вприпрыжку побежал меж столов. — Аллилуйя, я балбес, аллилуйя, вот балбес, — распевал он, пока медбрат не усмирил его и, похлопав по спине, усадил на стул.