Изгнание из рая - страница 19

Обо всем этом Грише Левенцу еще только надлежало узнать.

— Вы, значит, из райцентра? — осторожно поинтересовался Гриша.

Пшонь даже затрясся от такого унижения.

— Из рай…? — крикнул он. — Из районного центра? Я, Пшонь? Кто это сказал? Я из областного! Я исполнял обязанности заведующего физкультурной кафедрой в сельхозинституте!

Гриша попятился от Пшоня. Он еще только мечтал о заочном сельхозинституте, а тут — завкафедрой! Может, и профессор?

— Так как же? — не мог взять в толк Гриша. — Я имею в виду, как же это вы к нам?

— Зов сердца! — фыркнул Пшонь.

— А свинья? — вмешался в разговор Обелиск.

— Свинья — премия.

— Не понял.

— За большие заслуги. Премиального фонда у ректора не было, а без премии кто бы меня отпустил! Вот я и подсказал. Институт имеет свое опытное хозяйство. Свиноферма там тоже есть. А эта свинья такая породистая, что перекусала всю свиноферму. Я и говорю: была не была, заберу эту агрессорку! Так и поладили. Могу показать справку.

— Да не нужно! — вяло махнул рукой Гриша.

— Нет, нужно! Вы представитель власти и должны знать, что у меня все по закону. Для меня закон — святыня!.. У вас тут в селе свиноферма есть?

— Небольшая в колхозе.

— А мне большая не нужна. Моя свинья коллектива не переносит. Для нее нужно там выделить бокс метров двенадцать, это ведь такая порода! Свинья уникальная. Ученые в институте так и не сумели выяснить — какова она: черная с белыми латками или белая с черными латками? А какое у нее рыло! Как сковорода для яичницы!

Вот напасть, подумал Гриша. К уникальным козам да еще и уникальная свинья! Но Пшонь не дал ему долго кручиниться.

— Это еще не все, — заявил он. — Через три месяца ей нужно к хряку, а хряк такой породы есть только в соседней области. Так что попрошу продумать этот вопрос, чтоб он не захватил вас врасплох.

— А может, она до утра побудет в кузове? — несмело предложил Гриша.

— Что? В кузове? Сек-кундочку! Повторите, что вы сказали? Запишем. Для карасиков.

На Пшоневых карасиков Гриша как-то не обратил внимания: мало ли какое там слово зацепляется за язык у человека. А надо было бы обратить, ой надо!

— Поздравляю! — сказала Дашунька.

— С чем? — спросил Гриша.

— С тем. Я пропадаю до ночи на ферме, ты вечно пропадал возле своего комбайна, теперь перевели на более легкую работу — и снова до полночи там сидишь!

— На более легкую работу? Кто это тебе такое сказал?

— Сама вижу. Что твой Вновьизбрать делал? Принимал в сельсовете посетителей? Вот твоя теперь вся работа!

— Да ты! — Гриша просто-таки задохнулся от такой несправедливости. И хотя бы кто-нибудь чужой, а то собственная жена, специалист, передовая сила в колхозе! — Да ты представляешь, что такое говоришь?

— И представлять нечего. Вновьизбрать плясал под дудку Зиньки Федоровны. Теперь твоя очередь? После этого ты мне и не муж, так и знай!

Вот такой ультиматум! Ангелом Гриша Дашуньку не мог назвать и до женитьбы. А уж после так спаси и помилуй — дало себя знать всеобщее мужское поклонение и пресмыкательство перед нею. Но чтобы вот так в первый день работы на новой должности?

Гриша попытался задобрить жену, прижимаясь к ней плечом, но Дашунька не поддалась и на сближение не пошла. Капризная, как иностранное государство с передовой технологией.

— Ты хоть представляешь, что должен делать? — насмешливо посмотрела на Гришу Дашунька.

— Ну, есть план работы. Сессии, депутатские комиссии, все там…

— План, план! А про престиж ты хоть подумал?

— Про престиж? Чей?

— Чей, чей! Представителя высокой власти — вот чей.

Гриша не знал, что и говорить. Не мог же он вот так сразу думать о таком великом. Ни времени для этого не имел, ни опыта, ни… А Дашуньке подавай все сразу! Женская нетерпеливость или просто капризы?

Он снова попытался пойти на сближение, но жена проявила твердость и неуступчивость, даже постелила Грише отдельно, чтобы уберечь его от легкомысленных действий и создать условия для государственного мышления.

Будем откровенны: Гриша не хотел сушить голову проблемами, вместо этого куда охотнее отдавался зову живой жизни. И потому упрямо пытался одолеть рубеж, воздвигавшийся между ним и Дашунькой, и в течение того остатка ночи, который еще туманился над ними, несмело приближался к жене, надеясь на то и на се, но каждый раз вынужден был отступать перед ее категорическими: