Изменившийся человек - страница 12

Бонни вздрогнула, заметно.

Все погубил, думает Нолан.

— Я не то хотел сказать. Извините, если так прозвучало. Но я подумал… раз что-то такое, похожее было… Нет, я понимаю, то, что происходит со мной, это ничто по сравнению…

Маслоу опустил веки. Он устало кивает. Оставим это.

— Я подумал, вы поймете и найдете способ мне помочь, чтобы я где-то тихо сидел, пока не уляжется пыль. А потом… вы не думаете, что газеты за это ухватятся? «Нацист переходит в Вахту братства». Вокруг лагеря «Арийского отечества» вечно вертелись репортеры и фрилансеры, вытаскивали нас попить пивка и послушать наши биографии. Каждый хмырь писал книжку о движении за белую власть. Когда этот скин в Лос-Анджелесе перебежал к Визенталю, о нем только и было разговоров, шумная история. И дело не только в газетах и телевидении. Это будет — к сердцам, по одному. Как сказано в вашей книге.

Нолану надо было разжевать им это. И рассчитывать на то, что Маслоу и Бонни ничем не отличаются от остальных.

— Простите. — У старика усталый вид. Опять Нолан прокололся? — Час поздний. Почему-то я столько времени не мог понять, что вы предлагаете и чего просите. Довольно много.

Нолан пожимает плечами.

— По большей части предлагаю.

— И просите. Довольно много, — повторяет Маслоу. — Вы просите приютить вас. Дать вам новую жизнь. Если бы у нас было сколько-нибудь ума или ум был такой же большой, как сердце, мы бы отказались. Любой бы понял нас. Никто бы не узнал, что мы вас отвергли. Но, может быть, вы знаете суфийскую притчу о человеке, который украл курицу и ушел в лес, чтобы зарезать ее там, где никто этого не увидит. Только он знает, что Бог видит — и поэтому не может убить курицу.

Нолан немного отдохнул, пока слушал про курицу. Тот же духовный треп он слышал от матери и ее подруг.

— Вот, Бог видит сегодня эту комнату, — объясняет Маслоу, — и мне придется держать перед Ним ответ, если я откажу молодому человеку в трудную минуту, человеку, которому, возможно, грозит опасность, который решил изменить свою жизнь… и помогать нам. Кстати. Мы просим только одного. Правды. Без нее никакое примирение, никакой прогресс невозможны. Этому меня научил Нельсон Мандела, Программа правды и примирения[8]. Бонни, у нас есть кассета с этим фильмом? Думаю, нашему другу стоит его посмотреть. То, что они сделали в Южной Африке, — очень человечно. Они считают, что исцеление невозможно без абсолютной честности и полной откровенности. Мы — тоже. Вот почему мы просим вас ничего не скрывать. Нам надо знать, кто вы, что вы делали и во что верите.

Нолан с энтузиазмом кивает. Какой молодец — и Нельсона Манделу помянул.

— Конечно — всю правду и ничего кроме правды. Моя жизнь — открытая книга.

— Рассматривайте это как наш договор, — говорит Маслоу.

— Договорились, — говорит Нолан. — Сэр.

Теперь Маслоу улыбнулся.

— Давайте найдем вам свободный кабинет, и вы отдохнете, пока мы обдумываем следующий шаг. Вы не против?

— Прекрасно. — Нолан встал и снова начинает потеть, подает Мейеру руку, мокрую, как мышь.

Маслоу этого, кажется, не замечает.

— Ну, раз нам предстоит быть коллегами, — говорит он, — могу ли я обратиться к вам с несколько… необычной просьбой?

Что это значит — «необычной»? Нолан готов выслушать.

— Всегда пожалуйста, — говорит он.

— Вы не могли бы поднять рукав?

— Конечно. — Нолан подтягивает рукав до локтя, чтобы Маслоу и Бонни хорошенько разглядели парочку эсэсовских молний и мертвую голову.

Ни Маслоу, ни Бонни не выказывают никаких чувств. Два врача, привычные к виду отвратительной сыпи.

— Спасибо, Винсент, — говорит Маслоу.

А потом сам закатывает рукав: расстегивает перламутровую пуговку и отворачивает элегантную манжету. На тощей руке цепочка синих цифр. Нолан мог это предугадать, и, тем не менее, он ошеломлен. Ничего похожего он не видел. Он всегда знал, что Реймонд говорит неправду, будто евреи сами делают себе такие татуировки. Будто Холокост — еврейский блеф. А Маслоу — крепкий мужик. Выставить свою наколку против его — крутой ход. Черт возьми, Нолан рад, что на нем татуировки. Сразу ясно, что не самозванец. И в то же время рад, что не купился на вранье Реймонда про еврейский блеф. Если бы поверил, наколка старика была бы укором ему, а не другим людям.