Изобретение велосипеда - страница 61
— Ну, узнал, узнал, — сказал седая женщина. — Молодец. До свидания…
— Подождите! — закричал Гектор. — Вы…
— Я… Я… — ответила женщина и взяла борзую за поводок. — Мне пора…
— До свидания! Спасибо вам! — сказал Гектор и побежал к беседке, где Карай единоборствовал с огромным котом. Кот словно меч заносил над мордой Карая когтистую лапу, а Карай скалил зубы и рычал. Вокруг них бегала девочка и кричала: «Хватит! Хватит!»
37
— Почему ты так поспешно смылась после собрания? — Костя Благовещенский стоял в телефонной будке, изучая искорябанные телефонными номерами и разными надписями стены. Чернила можно было отмыть, поэтому надписи увековечивались ключами, заколками, пилками для ногтей, спицами, тоненько выцарапывались иголками, даже одну выжженную надпись обнаружил Костя на стенке.
— Мне кажется, — голос Инны звучал спокойно и равнодушно, — я тебе уже всё объяснила…
— Что ты мне объяснила?
— Видишь ли, Костя, — сказала Инна, — сначала происходит объяснение действием, а если его недостаточно — словами…
— Ага…
— Да. Я специально пошла с Садофьевым в пышечную.
— Тогда надо было в ресторан. Это было бы эффектнее.
«Света — дрянь!» — в сердцах нацарапал кто-то на самой трубке. Костя засмеялся.
— Я очень рада, что тебе весело, — сказала Инна.
— Мне совсем не весело.
— Тогда почему ты смеёшься?
— Я из автомата звоню, тут такие вещи интересные написаны. Я и не подозревал, что в автоматах страсти бушуют.
— Ты хочешь, чтобы я повесила трубку?
— Инна!
— Дура я, да?
— Нет. Ты искренняя.
— Искренняя дура?
— Смотри. Я тебе позвонил. Твоя первая фраза. «Я тебе всё объяснила…» А вдруг я звонил, чтобы узнать домашнее задание?
— Но я же знаю, зачем ты звонишь…
— Инна, что ты сейчас делаешь?
— Ничего. Чулки штопаю.
— А могла бы соврать, что куда-нибудь идёшь… Скажем, в Дом кино на американский фильм. Я бы поверил. Видишь, нет в тебе кокетства.
— Это плохо?
— Не знаю. Например, в том, с кем ты ходила в пышечную, кокетства хоть отбавляй.
— Так…
— Но я не говорю, что это недостаток. Значит, чулки штопаешь? А может?..
— Нет.
— Что нет?
— А ты не знаешь?
— Я хотел сказать, может, не стоит чулки штопать?
— А встретиться с тобой?
— Я вообще-то свободен…
Инна засмеялась.
— Костик, — спросила она. — Зачем ты мне звонишь?
— Чтобы ты не думала, что я тряпка, что я из-за тебя переживаю, не сплю ночами и так далее…
— А я ничего и не думаю… Знаешь, почему?
— Почему?
— Потому что я тебя совсем не знаю… Вот мы даже с тобой разговариваем, а я не понимаю, когда ты серьёзно говоришь, а когда шутишь… А иногда я тебя слушаю, слушаю и ничего не понимаю…
— Инна!
— Не перебивай меня, пожалуйста! Я так не могу! Когда мы прогуливали, я на тебя специально орала. Потому что ты тогда сразу внимательней становился. А потом я не так что-нибудь скажу, глупость какую-нибудь скажу, а ты улыбнёшься незаметно, дескать, вот дура! Угораздило да меня в неё влюбиться!
— Инна!
— Не перебивай! А ты… Ты… Ты сказал в жизни хоть одну глупость? Неужели тебе не надоело быть таким умным? А? Мне бы на твоём месте надоело!
— Инна!
— А вот Гектор… — Инна замолчала.
— Что Гектор?
— Ничего! Больно много думаешь ты, Костенька…
— Инна!
— Подожди, сейчас я соберусь с силами…
В трубке шуршало, словно ворочался там и шевелил усами таракан. Костя так сильно прижимал трубку к уху, что ему казалось, будто этот проклятый таракан уже переполз из трубки к нему в ухо.
— Костик! — наконец сказала Инна. — Я тебя не люблю… Я не виновата… И ты это знаешь…
Костя подумал, что, пожалуй, самое лучшее сейчас повесить трубку, написать на стене: «Инна — дрянь!» — и уйти, но не мог он повесить трубку, не мог он не слышать её голоса.
— Инна! — сказал Костя. — Ты хорошо меня слышишь, Инна?
— Хорошо…
— Подожди, я тоже соберусь с силами, ладно?
— Ладно…
— Иди ты… Инна! — проорал Костя в трубку и с яростью посадил её на рычаг. Он действительно собрался с силами. Аппарат застонал, внутри его что-то металлически запротестовало.
«Хорошо, — подумал Костя, — что я звоню ей не из дома».
Этот разговор происходил в воскресенье днём, в то самое время, когда Гектор Садофьев мчался на такси в сторону Академии художеств, а рядом с ним на сиденье сидел, высунув язык, Карай.