Изобрети нежность - страница 19

Мальчишка заметил перемену в его лице, показал в сторону садов.

– Новенький?

– Новенький… – сказал Павлик, не очень вникая в сущность вопроса. Никаких враждебных намерений мальчишка не проявлял, а шалое озорство в его рыжеватых, даже пестрых глазах и веселые ямочки на щеках в любое другое время, наверное, расположили бы Павлика. А сейчас это было далеко не самым важным для него…

– Зовут как? – спросил мальчишка.

– Павка…

– А меня Илька! Илюха-кирюха! Илья, значит… – Мальчишка обернулся по направлению его взгляда. – А-а! Это братяш мой! Двоюродный. Вон там его мать, за речкой, тетка моя! – Илька показал вдоль Буерачной. – А Никола себе квартиру получил. В директорах теперь… – Илька хотел похвалиться и начал с гордостью, но по мере приближения своего высокопоставленного родственника заспешил: – Давай дружить, а?! Я тут один, с этой стороны! Будет компания! – Он протянул руку. И Павлик машинально подал свою, почувствовав мимолетное тепло к Ильке, Однако надо было взять еще молоко у Васильевны, бежать домой, рассказать обо всем, что случилось, Косте, посоветоваться… А голову его отягощала какая-то другая, и неуловимая, и навязчивая мысль…

– Илюха! – позвал Николай Романович. – Помоги мне транспортировать! – Он кивнул на проход между заборами, где оставлял колесо.

– А покатаешь? – отозвался Илька. – Сейчас! – И обернулся к Павлику. Но тот уже шагал прочь от него, назад, к речке.

Хмарь, что спозаранку заволокла небо, мало-помалу таяла. И, постепенно очищаясь, сквозь дымчатый налет проступала голубизна. Но в безветрии как-то незаметно, бесшумно и сразу наплыли со всех сторон тяжелые облака. Солнце в просвете между ними слепило ровным, холодным сиянием. И морозец еще держался, хотя земля под ногами уже обмякла.

Павлик свернул по-над речкой в сосны. Здесь, на слежавшемся снегу, петляла вдоль берега, то приближаясь к нему, то уходя в глубину бора, скользкая тропинка, и разбегались между стволов четкие лыжные следы.

Было еще рано. А ближе к обеду, уже часам к десяти, в сосняке станет людно. Сюда приезжают кататься на лыжах даже из центра.

Павлик подошел к реке, где она, поворачивая на сады, в своем прежнем направлении, опять сужалась. Здесь тропинка была разъезжена, так как прямо отсюда, из глубины сосняка, на лед Жужлицы полукруглым выступом сбегала удобная горка, и каждый день после школы, а в воскресенье чуть не с утра бывало шумно от саночников. Укатанные дорожки разлетались веером до противоположного берега. Только с левой стороны выступа накануне мартовских оттепелей кто-то вбил в заледенелую землю толстый железный штырь с дощечкой: «Кататься нельзя!» И две дощечки с такими же надписями были приколочены гвоздями на ближних соснах. Там, слева, под горкой, в нескольких метрах от берега, на самой глубине, как говорят, бил родник. И едва спали морозы, на снегу обозначилось темное пятно, потом выступила наледь, а уже с первой оттепелью образовалась полынья. Когда взрослых не было поблизости, мальчишки катались тут, чтобы проскочить на санках у самого краешка полыньи. К этому озорству Аня относилась без одобрения, рассудительно заметив: «Ничего страшного нет, а утонуть можно. Зачем?»

Павлик не знал, что привело его сюда, к этой горке… Мысль о том, что Аня взяла с собой санки? Но она и раньше часто брала их, чтобы скатиться с крутого берега на той стороне… Правда, днем, когда бывало видно еще. И если даже вчера, по дороге к Павлику, она решила покататься в темноте – зачем бы она пришла сюда, в сосны?

Сосредоточиться Павлик не мог и не пытался. А ноги автоматически вели его вниз, к полынье. И взгляд скользил, не задерживаясь ни на чем…

У самой воды, где, нехотя пошевеливаясь, плавали набухшие комья снега, он остановился…

Наверное, если подойти близко и долго-долго смотреть в глубину, наступает прозрение, или приходит какое-то особое глубинное видение, но только взгляд проникает через толщу воды… Павлик не знал, как это происходит, и не думал об этом. А тогда… Тогда он закричал. Единственно это он хорошо помнит. Закричал страшно, во весь голос. И, рванувшись к полынье, упал сначала на одно колено, потом на четвереньки. Руки его по запястье утонули в кашице водянистого снега. Лед словно качнулся, прогибаясь под ним. И он прянул от воды, пятясь на четвереньках.