Изобрети нежность - страница 7

Пять домов, которые вопреки установленному Жужлицей пределу перекочевали на эту сторону, выстроившись в одну линию, недружелюбно отодвинулись один от другого, словно для того, чтобы захватить побольше ничейной земли под огороды, границей которых с одной стороны служила дорога, а с другой опушка соснового бора. Вокруг каждого из пяти домов была добротная ограда с широкими двустворчатыми воротами на дорогу и едва приметной, без ржавых визиток и без наружной щеколды, калиточкой – в противоположную сторону, на огороды.

Дальше, справа и слева от Жужлицы, в оголенных садах, разбросанные, как ульи, темнели пустующие в зиму избушки садовладельцев. Такой добротный «летник», в каком жили Татьяна Владимировна и Павлик, с капитальными пристройками, погребом и мансардой, был в окрестностях всего один. И, наверное, потому он всеми силами жался к Буерачной, чтобы хоть как-то оправдать свое незаконное существование; мол: «Я принадлежу не совсем садам, а чуть-чуть и улице тоже…» Хозяин его уехал на два года в Сибирь (как говорила Татьяна Владимировна, – зарабатывать пенсию) и потому сдал свои владения на весь теплый сезон.

Сумерки сгустились, и даже ближние домики в садах приобрели неестественные, расплывчатые очертания.

Этажи уличных огоньков нарастали вверх по Буерачной. А над искрящимся городом стояло желтоватое марево.

Февраль был снежным. Но мартовские оттепели как-то незаметно, день за днем оголили сначала дороги, взгорки, потом утратившие форму клумбы среди яблоневых стволов, грядки… А теперь снег лежал еще кое-где под смородиновыми кустами, в закутках неуклюжих садовых строений, по обочинам, где зимой наметались сугробы; уплотнился, но не сошел в сосняке по-над речкой да на льду Жужлицы – с кривыми стежками двух тропинок.

Павлик смутно представлял, как ему удастся выполнить поручение, больше полагаясь на Костину предусмотрительность, чем на собственную инициативу, И когда разглядел на лавочке возле третьего дома девчоночью фигуру, справедливо решил, что Костя мог заранее – в письмах или телеграммой – предупредить свою знакомую, когда приедет.

Во дворе, за распахнутыми настежь воротами, мужчина, одетый в пиджак, без телогрейки и головного убора, что-то чистил возле сарая лопатой или вилами. «Баптист», – догадался Павлик. Термин этот ему ни о чем не говорил, но даже на слух звучал ругательски.

По мере приближения к дому Павлик все убавлял шаг, зная, что при мужчине ему нельзя выполнять своей задачи. Но тот, удовлетворенно кашлянув, приткнул свое орудие в угол, рядом с забором, достал папиросу, закурил, оглядывая результаты своего труда, и поднялся на крыльцо. Был он, что называется, «косая сажень» в плечах: здоровый, кряжистый, по-медвежьи неторопливый в движениях.

– Вика… – глухо и как бы неуверенно позвал он. Павлику это было очень кстати: теперь он знал, что не ошибется, если даже мимоходом отдаст письма девчонке.

– Домой не пора?.. – не дождавшись ответа, спросил мужчина.

– Я посижу, дядя Андрей! – раздраженно и коротко отозвалась, будто выстрелила через плечо, Вика. С приближением Павлика она поднялась и теперь стояла, прислонившись к воротному столбу, ждала, то ли предчувствуя, то ли догадываясь, что он к ней.

– А мать как велела?..

Она по-кошачьи фыркнула и пробормотала что-то невразумительное.

Оскоблив подошвы сапог, мужик еще немного потоптался на крыльце, по-коровьи протяжно вздохнул и ушел в дом.

Толком рассмотреть и оценить Костину знакомую Павлик не мог. Лицо ее скрывали меховая опушка натянутого до бровей капюшона и такой же, из черного меха, воротник, который она придерживала у подбородка. За этим укрытием Павлик разглядел лишь быстрые темные глаза да маленький острый нос. И вежливая фраза, которую он заготовил для обращения: «Вы Вика?» – вдруг показалась ему смешной, неуместной. Костина знакомая была меньше его ростом, чего Павлик никак не ожидал, и от растерянности спросил довольно грубо:

– Ты Вика?

– Я-а! – мяукнула она в меховой воротник. И зачем-то передернула плечами, будто гордясь, что именно она-то и есть Вика.

Павлик неуклюже сунул ей письма: