Изъян в сказке: бродяжка - страница 32

Лиррийский тракт был оживлённее, но и опаснее – по нему часто ездили крестьяне с обозами и мелкие торговцы, а ещё по нему можно было дойти до земель Грейвз, за которыми начиналось лордство Харроу – их с Реем недавнее пристанище, и Остеррия.

Поколебавшись немного, Мэгг решительно свернула в сторону Стина: если Рей боялся, что его ищут, он ни за что во второй раз не пошёл бы в город, где прожил несколько лет.

«Молодец, малышка», – прозвучал в её сознании родной голос, и она улыбнулась принятому решению.

Для того, кто никогда в жизни не бродяжничал, долгий путь по дорогам, почти без цели, без возможности отдохнуть, согреть ноги у огня, – это испытание. А Мэгг вскоре поняла, что её ноги за полгода сытой и благополучной жизни не забыли, каково это – шагать и шагать, свободно, без чужих наставлений и запретов.

Пока постепенно под ногами разматывалась лента дороги, Мэгг думала обо всём, что с ней произошло: о неожиданном возвышении, о доброте лорда Кэнта, о сказочных балах и приёмах и, конечно, о милорде Эскоте.

Осуждала ли она его за то, что он не пришёл к ней на помощь?

Сначала, в первые дни в камере, да. Вспоминая его внимательный взгляд и редкие, но такие проникновенные разговоры, тёплые прикосновения его руки, она была готова проклясть его за то, что он больше любил внучатую племянницу лорда Кэнта, нежели девушку Мэгг.

Но теперь на смену злости пришла печаль – куда более мягкое и светлое чувство, уже не раздирающее в клочья её сердце. Да, Тео, внимательный Тео, был очарован обманкой. Но ведь она и показывала ему только ложь. Знал ли он её, настоящую Магарет? Никогда. Если бы не злой случай, они стали бы мужем и женой, и тогда, в ежедневном совместном досуге, во множестве разговоров, они открыли бы друг друга. Она увидела бы в нём нечто большее, чем красоту, спокойный нрав и высокий титул, а он разглядел бы её – живую.

Но их разлучили слишком рано, и милорд Эскот уехал в свое имение, оскорблённый в лучших чувствах, преданный и едва не ставший невольным участником преступного сговора. Мэгг подозревала, что он рад тому, что все открылось у алтаря, до конца бракосочетания, и что его имя не запятнано позором. Она не злилась на него, только грустила, что больше никогда не увидит его ласкового взгляда и что больше никогда он не обратится к ней с почтением и восхищением. Если они и встретятся однажды, то он не заметит её – простую бродяжку.

А потом Мэгг стало не до размышлений – она наткнулась на старых знакомых, труппу одноухого Сэма. И, хотела того или нет, была немедленно вовлечена в шумную жизнь странствующих артистов. Ей предложили небольшую долю от выручки, если она будет играть танцорам, шить и помогать толстой мамаше Лиз с готовкой. Они направлялись в Стин, и Мэгг сразу согласилась на все условия. Было безопаснее и легче путешествовать в компании.

Только на второй день Мэгг решилась спросить про Рея. К её удивлению, Сэм протянул:

– Видал… под зиму. Сторожкий был, как шуганный пёс.

– Он не говорил, куда пойдёт?

– Не-е, – отозвался Сэм, а один из клоунов-близнецов вдруг воскликнул:

– Говорил! Ещё как говорил, только голова твоя, Сэм, дырявая, забыла всё.

– А вот и не говорил он ничего! – оскалился на него Сэм.

– А вот и говорил!

– Что говорил? – не выдержала Мэгг, и клоун тут же осёкся.

Сэм скривился и махнул рукой, тогда клоун сказал:

– В Эмир он метил, говорил, ежели горы перейдёт, так ничего ему не страшно будет.

Мэгг посмотрела на Сэма и догадалась почти сразу, почему он ей этого не сказал: думал позвать к себе в труппу насовсем. Если бы ей некуда было пойти, она бы согласилась. И Сэм понял, что она догадалась, потому что беззлобно отвесил клоуну подзатыльник и спросил:

– Ну, хоть до границы с нами останешься, всё выгода?

Ей выдали видавшую виды лютню. Струны Мэгг привычными быстрыми движениями подтянула и смазала, решив купить новые, как только представится возможность, и в тот же вечер уже аккомпанировала двум плясуньям, которые вместе с волосатым нелюдимым мужиком разыгрывали комедийный номер про богатого купца, который в постели оказался настоящим зверем. Купец не произнёс за всё время ни слова, но публика хохотала.