К предательству таинственная страсть... - страница 24
Зная всё это, Ольга Арцимович зачитала Розовскому Указ президента Ельцина об увековечивании памяти дворянина с арбатского двора. Зачитала она этот Указ с вдохновением, горечью и причитаниями, что не до конца он исполнен нынешней властью. Марк Розовский подливал масла в этот костёр жалоб: “Булат — столп нашего “шестидесятничества”! Столп нашего вольнолюбия!” Но этого выходцу из семьи борцов за советскую власть показалось мало, и он тут же добавил: “С помощью таких, как он, мы сдвинули советскую систему! Он ведь написал наш гимн: “Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке!”
Воодушевлённая Ольга тут же пожаловалась: “Нет ещё в Москве улицы имени Окуджавы!” Я крикнул им в телевизор, что в Нижнем Тагиле открыт музей памяти его отца, что там же стоит его бюст, что в Калуге висит мемориальная доска на здании областной комсомольской газеты, где работал Окуджава, что он почётный гражданин моего родного города, что литератор Дмитрий Быков издал в серии ЖЗЛ книгу об Окуджаве, но мало того, он пишет для той же серии книгу о не менее крупном антисоветчике, нежели Булат, — о генерале Андрее Власове… Но Ольга и Марк не слышали меня, возмущаясь тем, что в Литературном институте нет для студентов стипендии имени Окуджавы. А я, вспомнив, что за ту же самую подпись Виктора Астафьева под “письмом 42-х”, благословившим Ельцина на расстрел русского простонародья, Астафьев получил от президента целый мешок денег для издания тринадцатитомного собрания сочинений, махнул рукой: “Пускай Марк и Ольга выпросят у властей и стипендию, и улицу… Не всё ли равно? Если уж книга о Власове выйдет в “Молодой гвардии”, то, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут!..”
Свою лепту в яростную “антисталиниану” успел внести и Андрей Вознесенский.
После выхода в свет его поэмы “Мастера” Вознесенского печатно приветствовал Виктор Боков. Тоже “шестидесятник”, поскольку его как поэта-песенника и как яркого русского национального поэта читатели и поэты открыли для себя в одно время с Вознесенским. Боков “уравнялся” возрастом с Вознесенским из-за пребывания с начала сороковых до середины пятидесятых в кемеровских лагерях. В благодарность Бокову за печатные комплименты по поводу “Мастеров” Вознесенский включил Бокова в свой почётный список “Прорабов духа”, посвятил Виктору Фёдоровичу в 1959 году одно из своих стихотворений, пустил в литературный обиход словосочетание “Богу богово, а Бокову боково”. Но на этом их пути разошлись, поскольку молодого “шестидесятника” и “шестидесятника”, хлебнувшего тюремной баланды, разделило имя “Сталин”. Вознесенский лепил из Сталина государственного монстра-злодея: “И торжественно над страною, // словно птица страшной красы, // плыли с красной бахромою государственные усы”, — а Виктор Боков после того, как в кемеровских лагерях написал несколько стихотворений, проклинающих “Сталина-Джугашвили”, встретившись со мною во время перестроечных девяностых в Переделкино, сказал: “Станислав! Обязательно напечатайте мои новые стихи о Сталине. Вот они”, — и протянул рукопись. Первое же стихотворение называлось “Фамилия”.
Я прочитал и, озадаченный, спросил у Виктора Фёдоровича: “А строка — “живая жизнь зовёт её сестрой” — это не перекличка ли с Пастернаком?” Боков кивнул головой. Но я, зная о дружеских отношениях Бокова с Вознесенским — “Бокову боково!” — добавил вроде того, что Андрей Андреевич будет удручён этими стихами. Он ведь убеждённый антисталинист! Но Боков махнул рукой: “В мои годы, Станислав, успеть бы сказать правду…” — В этот вечер он подарил мне свою последнюю книгу “Лик любви” с дарственной надписью: “Стасику Куняеву с живым чувством любви и признания его таланта. Дружески Виктор Боков.3 декабря 2005 года”.