К предательству таинственная страсть... - страница 33

Сталин был адекватен породившему его историческому процессу. Не он породил этот процесс, но он наложил на него свою печать, дав ему своё имя и свою психологию. В этом была его сила и его величие. Не исключено, что молодёжь ещё будет когда-нибудь тосковать по сталинским временам. Народ (тот самый, якобы обманутый и изнасилованный) уже тоскует и встречает упоминание его имени аплодисментами…

И Великую Отечественную войну мы могли выиграть только благодаря коммунистической системе. Я ведь войну с первого дня видел, всю её прошёл, я знаю, что и как было. Если бы не Сталин, не сталинское руководство, разгромили бы нас уже в 1941 году”.

А сколь искренни и значительны мысли такого же, как и Александр Зиновьев, крестьянского сына Николая Рубцова в стихотворении, где он вспоминает Сталина и его время, и вообще всю судьбу России в трагическом ХХ веке:

НА КЛАДБИЩЕ

1960

Очень “рубцовское” единственное о Сталине стихотворение молодого русского поэта с характерной для него строкой: “Может, лучше не думать про всё…” Никакого глумления, никакого кощунства, никакой ярости, столь щедро изливающейся до сих пор из уст потомков “проклятой касты”… Сын русского простонародья, воспитанник детского дома из вологодской деревни Никола, дитя чудом выжившей в ХХ веке России — вот каким предстаёт Николай Рубцов в стихотворении, неспроста названном “На кладбище”.

Живя в деревне Никола, Рубцов в последние годы жизни читал Слуцкого и даже в одном из писем к нему просил денег взаймы, но его, видимо, крайне удручило глумливое отношение Бориса Абрамовича к сталинскому тосту за русский народ. Я понимаю чувства и мысли Рубцова, прочитавшего в стихотвореньи Слуцкого:

Всей сущностью своего стихотворения “На кладбище” Рубцов спорит со Слуцким. Он верит, что “мятеж героических сил” не может быть “суетой”, потому что за этот мятеж заплачено “сиротскими звёздами могил”. Рубцов верит, что “жидкий рассвет”, загоревшийся “над Родиной”, станет похожим “на большую зарю”. Поэтому он идёт поклониться полям, поэтому он помнит “рыданье пурги” и с удручением вспоминает глумливые стихи Слуцкого в четырёх строчках своего трагического стихотворения:

Николай Рубцов умел в своих стихах радоваться жизни или печалиться о ней. Но не мог лишь одного — глумиться над нею. Он, веривший, что именно “крест” есть памятник каждому из нас, смиренно соглашается с тем, что и “звёзды на могилах” — тоже памятники, “рождённые в долгой борьбе”.

Столь же, как у Рубцова, простодушное, а потому по-своему честное понимание истории отражено в стихотворении замечательного русского поэта Алексея Прасолова. “В слезах народа лицемерья нет”, — вот истина, недоступная изощрённому рафинированному письму Иосифа Бродского или Александра Кушнера, я уж не говорю о развязной сталиниане “дворянина с арбатского двора”. “Я рос под властью имени вождя” — откровенно и простодушно пишет Прасолов, словно бы продолжая искренность и откровенность Михаила Исаковского: “Мы так вам верили, товарищ Сталин, // как, может быть, не верили себе”.