К вечности - страница 21

Ох! нет! Не сглотнул!

Она вдруг плотно облепила своими лучиками мой безгубый рот. Склеила и саму ротовую полость. Оказалось, что ядро мозга, сияющая искра моего Отца, была слишком большой для моего рта. Я не смог ее проглотить, она взяла и застряла во рту. Да так плотно, так крепко впилась в края рта своим навершием, лучиками, что ее теперь стало неможным выплюнуть, неможным протолкнуть вглубь моего сияющего естества, абы, таким побытом, объединить себя с мозгом, создав нити общего… целого… неделимого создания. Но самым огорчительным оказалось то, что ноне не шевелились края моего рта (хотя там еще не имелось форм губ, обаче, оттого они не теряли свои функции). Словом губы мои не шевелились, и я никак не мог подать о себе знать, даже прошелестеть о своем присутствии.

«Все ясно», – догадался я. Родитель это сделал нарочно. Он нарочно, чтобы я до времени не дал о себе знать, вселил меня в эту плоть, и указал сглотнуть искру. Плоть, которая не принадлежала намедни родившемуся чаду. Это был более старшего возраста ребенок, каковой уже успел переработать события своей жизни. И потому его искра так набухла, ибо собиралась, родить, собственным делением новое тело, только менее крупное и яркое. Родитель все точно рассчитал, и теперь я мог токмо сиять, плотно скрепленный, сцепленный с плотью. Я не мог вырваться и единожды не мог о себе никак заявить. Родитель не просто сделал это, абы я не подал о себе весть. Он, очевидно, пытался меня защитить, поелику поколь я не проглочу эту искру, не сумею порвать связи с мозгом, а значит не смогу покинуть плоть.

Стоило мне сцепиться с той искрой, как нежданно я увидел окружающее меня в новом, каком-то приглушенном, неярком свете. Словно мгновенно сменились все сочные цвета на тусклые, блеклые. Одновременно пропала и вовсе часть оттенков, исчезла четкость линий, а вспять тому появилась расплывчатость.

И тогда я понял, ибо был Богом, пусть и чадом, что смотрю на Мир глазами человека. Все же я стал с ним единым, хотя с тем сохранил ясность своего естества, продолжая ощущать себя Крушецом. Наверно, я мог влиять на данное существо, о том я догадался, понеже дитя, открыв глаза и увидев сидящего обок себя, Гамаюн-Вихо с веретенообразным телом и огромной головой, на которой зрелись лишь два фасеточных глаза и пара усов, чуть слышно застонало. Скорей всего ребенок хотел заплакать, закричать, но я ему повелел молчать. И на удивление он резко сомкнул уста, что я также почувствовал. Не то, чтобы я управлял движением плоти, просто ощущал мановение частей его тела. И тотчас я услышал голос Гамаюн-Вихо:

– До встречи саиб лучица. Просто уверен, вскоре мы увидимся с вами на Коло Жизни.

Он еще морг смотрел на меня так, что в его фасеточных глазах сложенных из сотен срезанных наискось залащенных граней проявилось во множестве испуганное лицо ребенка, а после поднялся на свои длинные, гибкие ноги, дотоль как я понял, бывшие свернутыми в рулоны. И немедля к нему подлетел прозрачный василиск. Ноне я его едва разглядел, уж так он слился с цветом блекло-фиолетовой стены, на поверхности которой поблескивали нанесенные желтыми мазками рисунки в виде двух пересекающихся полос, концы которых были загнуты под прямым углом в одном направлении.

Саиб гамаюнов с легкостью оттолкнулся от поверхности ложа, на котором лежало дитя, и, подпрыгнув вверх, резво оказался в выемке на спине василиска. И тогда только я разглядел в прямоугольном помещение, где находился, еще четырех василисков и сидящих на них таких же веретенообразных гамаюнов, разместившихся по углам.

– Уходим! – повелительно крикнул Гамаюн-Вихо и я подумал, что сейчас чадо оглохнет, уж так пронзительно отозвался тот звук во мне.

Но засим, так как ребенок даже не шелохнулся, догадался, что голос вещих птиц гамаюнов он не слышит, ибо механические, упругие их колебания находились выше области частот способных быть услышанными человеческим ухом. А Гамаюн-Вихо меж тем направил своего василиска в угловатый свод помещения, куполом нависающий над ложем, и, пройдя его насквозь, исчез. Вдогон за ним, также неотступно следуя, точно не столько подчиняясь, сколько охраняя, и боясь отпустить на малое расстояние, просочились и остальные василиски с гамаюнами. Свод резко дернулся вниз, и, испрямившись, растянул по своей поверхности всякую угловатость, став вновь предельно ровным. И немедля на его полотне замерцали и вовсе крупными рисунками символы, оные, кстати, зекрийцы вельми почитали, как знак удачи и процветания, несколько его даже обожествляя. Считая, что когда-то он был ниспослан одним из Богов для зарождения жизни на Зекрой.